между тем ведь еще не все потеряно. Шансов не так много, но все же они остаются, крохотные, призрачные, но шансы. Так что разуй глаза и хорошенько смотри по сторонам, запоминай и анализируй. Приказав самому себе, я стал вертеть головой на триста шестьдесят градусов.
Технологический процесс седьмого уровня оказался незатейливым и понятным даже такому дилетанту магического ремесла, как я. Свинец, доставленный при помощи живой транспортной ленты, загружали в черные закопченные тигли и плавили. В каждый сосуд с расплавом добавляли по две вагонетки красного порошка, а затем смесь тщательно мешали до тех пор, пока по ее поверхности не начинали гулять золотые волны.
На первый взгляд все просто, но это лишь только на первый взгляд. Главная сложность заключалась в противоречии – колоссальное по своим размерам производство основывалось на применении примитивных, чуть ли не доисторических механизмов. Иначе как перемешать тысячи тонн расплава? Как затем сбросить его в кипящую золотую реку? Вот и соорудили скрежещущих, ощетинившихся деревянными шестеренками монстров, размерами с пятиэтажный дом. И, конечно же, всю эту первобытную машинерию приводили в движение все те же, усталые человеческие руки. Оно и понятно, ад доканывал тех, кого не доконала жизнь.
– Вот и пришло время прощаться, – со вздохом проговорил Луллий. – Я дошел до границы. Теперь меня ждет обратный путь. Это как бесконечный, не останавливающийся ни на секунду маятник, туда-сюда, туда- сюда.
Я посмотрел вперед, туда, где приговоренные к вечной каторге носильщики избавлялись от своей тяжелой ноши. Узники вереницей продвигались по узкому перешейку, ограниченному с оной стороны краем пропасти, а с другой руслом золотой реки. Чтобы добраться до тигеля людям вначале предстояло перейти через неширокий мостик без перил. Перекинутый через огненную реку мост переходил в невысокую эстакаду, которая в свою очередь заканчивалась грубой каменной платформой у самого края тигеля. С нее то и осуществлялась загрузка.
Швырнув ненавистные слитки в глубину огромной, окутанной огненными языками чаши, грешники спешили назад. Опять эстакада, мост, перешеек, а дальше, обогнув исток выдолбленного в полу канала, каторжники пересекали широкую террасу седьмого круга и ныряли в какой-то зловещий темный портал. Все было устроено так, чтобы носильщики свинца не попадали в зону работы механизмов и не путались под ногами у персонала седьмого круга.
Кивнув в сторону видневшегося вдалеке ненасытного черного жерла, тысячами глотающего согбенные человеческие фигурки, я шепнул старику:
– Это что, путь наверх? – Ответ для меня был чрезвычайно важен. Я должен спросить, пусть даже этот вопрос и вовсе не походил на теплые слова прощания.
– Угадали. Путь наверх. Да будет он проклят! – в словах алхимика послышался затаенный страх и отчаяние.
– Не понимаю. Объясните. – Я вцепился в руку старика.
– Сатана решил, что вечный каторжный труд это ничтожно малое наказание для нас, грешников. Именно поэтому он и создал бессмысленное жестокое испытание, которое всякий раз истязает наши души. Вот эту самую безжалостную «лестницу позора».
Больше Луллий не успел ничего сказать. Прощаясь со мной, старик слегка замешкался и остановился у подъема на мост. Эта была его ошибка, непростительная ошибка. К испанскому магу тут же подскочил взбешенный охранник. В седьмом круге гоблины сдали свои посты другим, еще более отвратным тварям. Трехметровый красный циклоп повалил вопящего от страха Раймона Луллия. Монстр прижал трепыхающуюся беспомощную жертву к полу, заставил ее открыть рот и запустил туда свои крючковатые когтистые пальцы. Послышался отвратительный хруст. Циклоп одним рывком вырвал старику язык, а заодно с ним и всю нижнюю челюсть.
– Болтать не будешь, – проревел безжалостный палач трубным голосом. – Вставай и работай, а то хуже будет.
Луллий повиновался со всей поспешностью, на какую только было способно его изможденное старческое тело. Стоя на коленях, он собирал оброненные слитки. Кровь ручейками лилась из страшной раны. Она стекала по остаткам пышной седой бороды, заливала грубый коричневый балахон и красными кляксами густо марала серебристо-серые куски металла. Видел ли кто человека, у которого оторвали нижнюю часть лица? Нет? Ну и лучше этого не видеть. Я тоже отвернулся.
– Смотри, так будет и с тобой, – циклоп сильным рывком развернул мою голову. – Так будет и с вами… с каждым, кто будет плохо работать! – Одноглазый монстр заревел во всю глотку, обращаясь уже ко всем остальным узникам, ставшим свидетелями этой ужасной сцены.
От голоса чудовища люди шарахнулись как от прогремевшего рядом взрыва. Шарахнулись и почти бегом кинулись к разогретому тиглю. Они бросали туда слитки и, не снижая скорости, мчались к чернеющему в стене туннелю. А циклоп все стоял и стоял у края тропы, демонстрируя всем проходящим мимо, зажатую в руке окровавленную человеческую челюсть.
Скотина! Ублюдок! Убил бы, разорвал бы на куски! В бессильной ярости я сжал кулаки. Но просто так с этой тварью не справиться. Единственное, что мне под силу, так это показать, что не испугался, что я человек, а не тварь дрожащая.
Повинуясь этому желанию, я кинулся к Луллию. Старик уже сгреб в одну кучу все оброненные слитки и даже почти обхватил их руками, однако сил, чтобы поднять свою многокилограммовую ношу у него совсем не осталось. Я подхватил испанца под мышки и, превозмогая боль и усталость, поднял на ноги, затем помог поудобней пристроить непослушные свинцовые чушки. В этот миг наши глаза встретились. Никогда не забуду этот взгляд. От него в душу заползала такая горечь и тоска, что хоть волком вой. Это был взгляд гордого и сильного человека, у которого вмиг отобрали всю его волю, гордость и силу, все те последние крохи, которые узник хранил и лелеял многие века своего ужасного заточения, все то, что помогало ему держаться и не потерять рассудок. Всему этому теперь пришел конец.
– Я им устрою. Я им, сукам, не языки, я им кишки повыдираю, – тихо пообещал я Луллию. На прощанье стиснул трясущиеся стариковские запястья, кивнул и, глядя только себе под ноги, пошел прочь.
Циклоп не пытался меня остановить или наказать. Я двигался в нужном направлении, предписанном свыше. Кроме того я все еще не входил в его так сказать юрисдикцию.
Голова буквально кипела от противоречивых мыслей и чувств. Впервые в жизни мне страшно хотелось, чтобы строка «это есть наш последний и решительный бой» оказалась правдой. Сейчас бы забыть о страхе, схватить какую-нибудь каменюку и кинуться на одного из этих одноглазых выродков. Вон их сколько здесь в округе, выбирай любого. И пусть я проиграю, пусть меня разорвут на клочки, только бы пришел долгожданный конец и забвение. Ага, размечтался! То-то и оно, что никакого конца не будет. Этот кошмар продлится вечно.
Покинув цепочку людей наполнявших первый тигель, дальше мы брели лишь вместе с Дионой. Когда на горизонте замаячил вторая разогретая чаша львица произнесла:
– Алексей, настал мой черед прощаться, – Диона прижалась к моей ноге как собака. – Мне было хорошо рядом с тобой. Ты сильный, ты настоящий мужчина и воин.
– Да… я понимаю, – моя рука опустилась на голову зверя и легонько поскребла грязную скатавшуюся шерсть. – Я буду тебя вспоминать.
– Я тоже, – львица протяжно зарычала. Была бы собакой, то наверняка заскулила, а так только этот тоскливый гортанный рык… словно стон. – Тут нет тропы, но ты иди вдоль золотой реки. Тебе туда. Мое же место вот здесь.
Диона взглядом указала через раскаленный поток, туда, где в глубине мрачной террасы располагался довольно высокий каменный помост. Круглая грубо сработанная эстрада возвышалась над уровнем пола метров на десять. В ее центре помещался огромный деревянный ворот. Вцепившись в затертые, засаленные рукояти, его вращали несколько сотен изнеможенных грешников. Среди них были и животные. Здоровенный бурый медведь и пара волков. Хомуты на их шеях крепились все к тем же рукоятями, и четвероногие создания наравне с людьми тянули их, изо всех сил напрягая исхудалые облезшие тела. Вращение от ворота через систему деревянных шестеренок и валов предавалось к паре железных веслообразных мешалок. Опущенные во второй от входа тигель, те медленно перемешивали кипящее золотоносное варево. Конструкция второго тигеля не являлась единственной и уникальной. Все плавильные чаши седьмого круга
