хотя бы самые завалящие солнцезащитные очки?
Радость открытия сменилась разочарованием несбывшейся мечты. Очки он захотел! Ишь, наглец! Тут бы не очки, а хотя бы кусочек бутылочного стекла, или пластиковой упаковки, или еще чего другого, только бы притушить, перекрасить этот бесовский желтый цвет.
Вдруг я замер от неожиданной мысли. Погоди, друг, может, еще не все потеряно. У тебя есть стекло. Оно прямо здесь, на левом запястье. Не открывая глаз, правой рукой я нащупал стальной браслет, а затем и часы. Припомнил свой старенький «Tissot» и тут же отрицательно покачал головой. Нет, стекло прозрачное как слеза и затенить ничего не сможет. Да и выковырять его с закрытыми глазами, притом так, чтобы не разбить, задача просто невыполнимая.
Ну, а кроме часов у меня больше ничего нет. Или есть? Продолжая плотно сжимать веки, я сел, подсунул под одно из колен свое примитивное оружие и стал ощупывать карманы джинсов, вернее шортов или бриджей, так как от рваных штанин уже практически ничего не осталось. Все, что удалось отыскать, это несколько монеток и старый потертый бумажник. Его много-много лет назад мне подарил один знакомый еврей, уезжавший в штаты на ПМЖ, постоянное место жительства, то есть. На, вот, держи, говорил. Он счастливый. Деньги, мол, в нем не переводятся. Деньги! Да нахрена мне сейчас деньги! Все деньги мира я бы отдал за…
Стоп! Я свободной рукой быстро прихлопнул лежащий на ладони бумажник, как будто тот был бабочкой, как будто мог вспорхнуть и улететь. Спокойно. Все надо делать очень медленно и спокойно. Зачем нервничать? Трясущимися руками можно что-то обронить и потерять. А с закрытыми глазами попробуй потом найди.
Я занимался аутотренингом и одновременно с этим медленно раскрывал бумажник. Пальцы пробежали по рядам кармашков, в которых плотно засели пластиковые карточки, всевозможные ламинированные пропуска и удостоверения личности. Однако, я искал совсем не их. Мне нужен был левый нижний угол бумажника. В этом месте традиционно располагается большой прозрачный кармашек, в котором сентиментальные обыватели обычно таскают фотографии жен и детей, кошек и собак, коттеджей и машин, короче, всего того, что мило и дорого их нежным сердцам.
У меня же в этой карманной галерее хранилась нарисованная шариковой ручкой на кусочке картона пухлая полновесная фига. Помнится, засунул я ее туда из чисто практических соображений. Сопрет карманник мой кошелек, откроет, а там она самая. Наличности у меня в те памятные постперестроечные времена почти не водилось, о кредитках мы тогда и слыхом не слыхивали, а по пропуску на военную базу могут выдать только… ну, сами знаете что. Однако со временем первоначальное предназначение моего живописного шедевра утратилось, и фига стала просто символом моей жизни, безвкусной, бесцветной, непутевой жизни.
Я вспомнил о фигуре из трех пальцев и горько улыбнулся. Это в точку, тютелька в тютельку. Нынешнее мое положение лучше и не охарактеризуешь. Но все же попробуем кое-что предпринять. Я запустил пальцы вглубь прозрачного кармашка и рванул его изо всех сил. Старая подгнившая строчка треснула, и в руке моей оказался кусочек гладкого пластика. Отшвырнув бесполезный теперь бумажник, я стал на ощупь очищать заветную пластинку от обрывков кожи и ниток.
Я хорошо помнил, что на подарке старого еврея окошко отливало тусклым пепельно-шаровым цветом. Это было вначале, но после того, как бумажник побывал в ведре с высококачественным семьдесят шестым бензином, прозрачный материал сделался мутным и грязно-коричневым. Как раз то, что мне и надо! Много раз я порывался выкинуть старый, покрытый пятнами кошелек, но всякий раз передумывал. Талисман все- таки, память какая-никакая. И вот, глядишь ты, действительно пригодился.
Трясущимися руками я приложил добытую пластину к правому глазу. Страшно? Конечно страшно. Вдруг я сейчас открою глаз и увижу сверкающий, манящий сказочными богатствами мир. Вот тут-то мне и кранты! Правда, есть еще и другой вариант. Гляну я сквозь старый поцарапанный пластик и не увижу ничего, одно густое бесформенное месиво. Те же самые кранты, только еще сдобренные страхом и горечью полного поражения. Однако, хватит жевать сопли! Смелее! Будь что будет, другого выхода все равно нет. Я собрался с духом и слегка приоткрыл глаз, самую малость, так, как делал, путешествуя в объятиях «душки» циклопа.
После вынужденной слепоты свет больно резанул по зрачку. Я зажмурился, выждал несколько секунд, а затем попробовал вновь. На этот раз вышло получше. В мозг мой потекла слегка размытая картинка в лучших чефирных тонах. Есть! Получилось! Зловещего желтого свечения практически не было, на все прелести подземного пейзажа я реагировал спокойно, без эйфории и чрезмерного восхищения. Правда, был один минус. Видеть можно было только вблизи. Уже шагов этак через двадцать предметы сливались в одну сплошную массу. Узнать на таком расстоянии было возможно лишь что-то большое и специфическое, пожарную машину, например, и то, если рядом, случайно, не окажется рекламного щита фирмы «Coca- Cola».
Правда, как выяснилось, существовали и некоторые исключения. На двадцати шагах становились различимы и движущиеся предметы. Вот это самое движение я и засек справа от себя. Сперва лишь тень, затем по мере приближения четкий силуэт, и, в конце концов, фигура человека. Мужик. Почему-то голый. Все тело покрыто какими-то темными пятнами. Не поймешь, то ли синяки, то ли язвы, то ли свежие раны. Через мое импровизированное пенсне такие тонкости просто не разглядишь.
– Ты чего тут сидишь и не работаешь? Притаился чего? – прогудел незнакомец с подозрением в голосе.
– Я тут новенький. Пока не разобрался что к чему.
Я постарался как можно незаметнее подобрать прижатую коленом заточку. Хотя для драки с бессмертным существом гвоздя будет мало, тут понадобится что-то посолидней. Я вспомнил о кирке, которую оставил циклоп. Присмотрелся. Точно, вот она, Т-образный предмет валялся в метре от меня. Однако, я разглядел и не только это. Точно такую же тонкую «Т» сжимал в руках мой новый знакомый, и держал он ее наготове, как будто вот-вот собирался пустить в дело.
– Новенький, говоришь, – мужик покатал эту фразу на языке, словно пробуя на вкус. – Это вместо Ромиреса, что ли?
Я слыхом не слыхивал ни о каком Ромиресе, поэтому неопределенно пожал плечами:
– Не знаю, циклоп сказал, что буду работать здесь, и над моей кладовой болтается прибитая голова.
– Ну, точно… вместо Ромиреса. Я этого кубинского красножопого и пришиб. А голову над дверью прибил. Пусть, недоносок, любуется.
– За что ж ты его так?
Я невинно поддерживал разговор, а сам как бы между прочим потянулся к кирке. Это ведь, так сказать, мое персональное орудие труда. Вполне логично, если оно будет в руках своего законного владельца. Вернее сказать в руке, так как сейчас я вроде как однорукий. И так будет до тех самых пор, пока не придумаю, как пршпандолить на глаз спасительный кусочек тонированного пластика.
Мое движение не осталось незамеченным. Мужик зарычал как дикий зверь и замахнулся своим отточенным инструментом. То, что отточенным, я понял по ослепительному блику, сверкнувшему на стальном острие. Ударит или только пугает? Ответа дожидаться я не стал. Зажмурился и прямо с колен кувыркнулся навстречу противнику. Разделявшее нас расстояние мигом исчезло. Оказавшись под ногами у незнакомца, я вновь прозрел на один глаз и двумя ногами остервенело ударил в волосатое колено. Удар получился мастерский, как будто я всю жизнь только и делал, что участвовал в рукопашных потасовках. Колено хрустнуло и подломилось. Мужик взревел от боли и упал. Однако, он даже и не подумал схватиться за переломанную ногу. Наоборот, он еще с большим остервенением кинулся на меня.
Мы были так близко друг к другу, что кирка из смертоносного оружия превратилась в обузу. Абориген отшвырнул ее и голыми руками вцепился мне в горло. Дурак, он ведь даже и не предполагал, что в моей правой руке зажат заветный восьмидюймовый гвоздик.
Опять пришлось взять грех на душу. Опять под моими ударами рвалась кожа и трещали мышцы, а стальное шило все било и било. И этому казалось не будет конца. Я превратился в бездушную швейную машинку, которая ритмично и безотказно всаживала в ткань свою острую иглу. Самое страшное, что враг мой не умирал. Он кричал от боли, бился и извивался, бессознательно молотя по мне обессиленными руками. Мразь, гнида, сволочь, ненавижу! Резать, душить, рвать на куски! Я вдруг ясно увидел лицо этого
