Я подбросил в огонь новую порцию дров и с уважением покосился на старика.
— Даниил Ипатич, и все-таки как же вы уцелели во всем этом… — необходимое слово не хотело подбираться, и мне пришлось красноречиво обвести взглядом окрестности.
— Аду! — помогла мне Лиза.
— Именно аду, — я кивком поблагодарил свою подругу за помощь.
— Предвидел я, что так все и получится, вот и спустился в бомбоубежище. Знаете, товарищи, оно у нас тут надежное, противоатомное. — пожилой ученный упорно продолжал использовать обращение «товарищи».
— А все остальные? — прищурился как обычно недоверчивый Загребельный.
— Да к тому времени технопарк уже почти опустел. Кто же тут сидеть станет, а главное для чего? Все оборонные заказы вон, Курчатовцам перекинули, или как их стали величать, Институту инновационных и термоядерных исследований. — При этих словах Ипатич кивнул в сторону центра города, где очевидно и располагалось данное научное учреждение. — А нас прикрыли. Вот народ и разъехался, к семьям, знаете ли, в Москву.
— А вы почему остались? — тихо спросила Лиза, и я подумал, что она как-то сразу прониклась симпатией к этому человеку.
— А я, дочка, один, — старик тоже это почувствовал и благодарно улыбнулся девушке. — Жену еще в двухтысячном похоронил. Детей бог не дал. Так что работа — все что у меня осталось.
Все эти сентиментальные разговоры ничуть не зацепили подполковника ФСБ. Он уверенно и методично продолжал собирать всю возможную и невозможную информацию, выкачивая ее из нашего нового знакомого.
— Так вы, Даниил Ипатиевич говорите, что та парочка, которую мы все видели, это, как их там… нейтронные фантомы?
— Нейтринные, — поправил Загребельного ученый.
— Надо же, а выглядят как живые, — восхищенно воскликнул Мурат. — У меня глаз зоркий. Я их хорошо разглядел. Женщина красивая, высокая, черноволосая, а этот индюк возле нее противный такой, наглый, и окурок прямо на землю бросил.
— А-а-а, понимаю, — закивал головой старик. — Это вы, наверное, Аллочку Понамареву видели и профессора Ходульского. Имелась у них такая привычка, на крылечке покурить, на солнышке. Говорят, роман у них был, служебный. Хотя оба люди то семейные.
Не знаю как у кого, а у меня от слов Серебрянцева аж дыхание сперло. Просто чудо, настоящее чудо! Прошлое увидеть! Факт сам по себе невероятный, а если еще учесть, что зрелище выглядит не кином каким-нибудь по телевизору, а самой что ни на есть реальностью… Сразу защемило сердце. Подумалось, вот бы увидеть своих. Хоть на миг, хоть одним глазком. У меня ведь от них даже фотографии не осталось, ни от Олежки, ни от Машеньки. Вспомнив жену, я робко покосился на Лизу. Тут же почувствовал себя подлецом и предателем, причем по отношению к ним обеим. К жене это и дураку понятно почему, а вот к Лизе… С Лизой сложнее. Наверное, вина моя перед ней заключалась в знании, понимании того, что эта девочка никогда не заменит мне Машу.
Погруженный в свои мысли, я чуть не пропустил очень важную часть разговора. Блюмер подсел поближе к старику и стал донимать его всякими научными вопросами. Почувствовав родственную душу, Даниил Ипатич словно скинул десяток годков, воспрял духом, приободрился и из немногословного технаря превратился в профессионального лектора, такого каких когда-то взращивали в хорошо всем известном обществе «Знание».
Половины из беседы Блюмера с Серебрянцевым я не понял, все остальные слушатели и того меньше. Однако даже той информации, которую нам удалось выхватить в просветах меж мудреных научных определений хватило, чтобы от удивления открыть рот. Оказывается нейтринные фантомы возникали здесь не сами по себе. Они являлись побочным эффектом при работе той установки, которую в одиночку собрал младший научный сотрудник отдела квантовой радиофизики.
В этом месте рассказа я вдруг понял почему, пережив огненный катаклизм, Серебрянцев не ушел из города, не перебрался хотя бы в ту же самую Ильичевку. Он просто не смог все это бросить. Даниил Ипатич вдруг стал единовластным владельцем четырех корпусов до отказа набитых самым современным оборудованием. Все, к чему раньше его даже близко не подпускали, теперь оказалось доступным. В гениальной голове этого человека тут же всплыли все его старые гипотезы, теории и фантастические проекты, которые он так и не реализовал. И Серебрянцев решил: пусть все рушится, пусть весь мир летит в тартарары, пусть ему тоже суждено умереть, но напоследок он все же осуществит то, о чем мечтал всю свою жизнь, он откроет тайну мироздания. Цирк-зоопарк, тут мои губы дрогнули в едва различимой ухмылке, ни много ни мало, а тайну мироздания!
Конечно же, прежде всего ученый нуждался в энергии, в большом количестве энергии. Ипатич решил эту проблему очень незатейливо. Он просто построил собственный атомный реактор. Ядерный костер горел на заднем дворе института в железобетонной яме, заваленной плитами теплообменников и термоэмиссионных генераторов личной конструкции Серебрянцева.
Узнав об этом, мы все, не сговариваясь, покосились в сторону отдельно стоящего склада и примыкающих к нему хозяйственных построек. Старик заметил эти взгляды и улыбнулся, демонстрируя нам два ряда желтоватых, но на удивление целых зубов.
— Не волнуйтесь, товарищи, источник полностью безопасен, если не разбирать, конечно.
— Он что, одноразовый? — смекнул Блюмер.
— Вот именно, — кивнул Серебрянцев. — Как батарейка. Выгорит, придется новый по соседству строить. — Тут старик невесело вздохнул: — Это если придется.
— Вы, Даниил Ипатиевич, уже тоже заметили? — авиаконструктор сразу же среагировал на это его «если придется».
— Что именно?
— Изменения в атмосфере, — Сергей поднял глаза к небу.
— Разве ж только в атмосфере? — старик сокрушенно покачал головой.
После этих слов наступила звенящая тишина, только костер потрескивал. Мы все поняли, что Серебрянцев знает что-то, и это что-то куда более неприятное, чем изменения в газовой смеси, которую мы сейчас вдыхали. Так оно и было. Старик обвел нас внимательным взглядом, после чего поинтересовался:
— Ну как, товарищи, поели уже?
Я сразу понял, что такое вступление может иметь только лишь одно продолжение, а именно рассказ о чем-то таком, от чего сразу же пропадает аппетит. Но я ошибся. В ответ на наши кивки младший научный сотрудник поднялся на ноги и предложил:
— Пойдемте, покажу мое детище.
Когда мы спускались по лестнице, Леший поинтересовался:
— Вы свои исследования давно начали? Еще небось во время войны?
Зная профессию моего приятеля, я слегка напрягся. Не хватало еще, чтобы именно сейчас у Загребельного взыграло чувство долга, и он начал выяснять законность действий товарища… тьфу ты черт, заразил… господина Серебрянцева. Присвоение государственной собственности, так сказать, причем в особо крупных размерах. Слава богу, эта глупость пришла в голову лишь мне одному. Загребельный имел в виду нечто совсем иное:
— Ханхи вас не беспокоили? — продолжил Андрюха. — Могли ведь и засечь вашу, фигурально выражаясь, термоядерную деятельность.
— Раза три-четыре видел их летательные аппараты, — припомнил старик. — Один даже прошел довольно близко, да только тем все и ограничилось.
— Повезло, — встрял я в разговор. — А то вполне могли вкатить из чего-нибудь плазменного. Они ведь в Троицке за институтами гонялись?
— Ошибаетесь, — Ипатич галантно поддержал Лизу, когда та споткнулась об арматурину, торчавшую из битой ступеньки. — Наш институт не тронули, спектроскопию тоже, да и вон ускоритель стоит, целехонький.
— За что же тогда город? — удивился я.
