говорится?
– В этих делах, - сказал Додя, - ты лучше меня разбираешься. Ты ведь знаешь, что я с этим... с этим талмудом не шибко в ладах. Одного только не пойму я, дорогой мой родственник, откуда ты знаешь толк в козах?
– Вот тебе и на! - обиделся Шимен-Эле. - А откуда шинкарю знать толк в молитвах? Тем не менее, когда приходит пасха, вы, с божьей помощью, отбарабаниваете молитвы Судного дня как полагается? Не так ли?
Додя понял намек. Он закусил губу и подумал:
'Погоди, погоди, портняжка! Что-то ты сегодня больно хорохоришься! Что-то ты чересчур своей ученостью бахвалишься! Устрою же я тебе козу почешешься!..'
А Шимен-Эле велел налить себе еще стаканчик того самого горького зелья, что исцеляет от всех бед. От правды не уйдешь: Шимен-Эле любил выпить, но пьяницей он, конечно, не был. Упаси бог! Да и когда он мог себе позволить рюмочку водки?.. Беда только в том, что, пропустив одну рюмочку, он никак не мог отказать себе во второй, а от двух рюмок настроение у него сразу подымалось, на щеках выступал румянец, глаза загорались, а язык - язык развязывался и трещал без устали.
– Я насчет того, что вы говорите 'цех', - начал Шимен-Эле, - цех, игла да утюг. Наш брат мастеровой отличается тем, что каждому нравятся почести... А почет, говорят, не живет без хлопот. Любой ледащий сапожник и тот хочет начальником быть, хотя бы над помойной лоханью. А я им говорю: 'Братцы, 'недостоин я милостей', - на черта мне это нужно! Выберите себе сапожника в старосты. 'Ни жала, ни кружала...'[10] Не надо мне ваших почестей, и не хочу я оплеух!' А они мне: 'Ерунда! Что цех порешил, то свято!' Но ведь это же, говорю я, как в писании сказано: 'Если есть на тебе облачение, будь нам владыкой!' То есть оплеухи получай, а старостой будь! Однако хватит. Заговорился я с вами, совсем забыл, что на мне еще коза. 'А день еще велик. ' Время на месте не стоит. До свидания, реб Додя. 'Крепись, крепись!' Будьте здоровы и крепки и готовьте вареники!
– Так ты смотри же не забудь, - сказал шинкарь, - на обратном пути обязательно остановись у меня!
– Если богу будет угодно! - ответил Шимен-Эле. - Не обещаю, но постараюсь! Конечно, а как же иначе? Ведь мы всего лишь грешные люди, плоть да кровь, как говорится... Вы только, реб Додя, приготовьте добрую чарку водки и закуску, магарыч то есть, как подобает нашему брату мастеровому!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И изыде Шимон-Элиогу из 'дубовой' - и вышел Шимен-Эле из корчмы в приподнятом настроении, немного навеселе, и прииде - и прибыл благополучно, в добром здравии, в Козодоевку. А по прибытии в Козодоевку стал расспрашивать, где здесь проживает реб Хаим-Хоне Разумник, имеющий жену Теме-Гитл Молчальницу с двумя дойными козами?
Долго расспрашивать не пришлось, потому что Козодоевка не бог весть какая столица, чтобы в ней, упаси бог, заблудиться. Все местечко перед глазами как на ладони: вот мясные лавки с мясниками, мясорубами и с голодными собаками; вот базар, где женщины, разутые, в чулках, носятся от одной крестьянки к другой и все разом щупают одного петуха.
– Чуешь? Чуешь? А що тоби за курку?[11]
– Яка курка? Це пивень, а не курка!..[12]
– Нехай буде пивень! А що тоби за курку?[13]
В двух шагах отсюда - синагогальный двор. Здесь сидят старухи, торгующие мелкими грушами, подсолнухами и бобами; здесь же меламеды обучают ребят... Дети кричат, козы - бесконечное количество коз! - прыгают, таскают солому с крыш, либо лежат на земле, трясут бородками, греются на солнце и жуют жвачку.
А вот и баня с черными от копоти стенами. Рядом речушка, подернутая зеленым слоем ряски, кишащая пиявками и квакающими лягушками. Речушка сверкает на солнце, отливает всеми цветами радуги и распространяет нестерпимое зловоние.
А там, по ту сторону речушки, нет ничего, только небо да земля - кончилась Козодоевка!
Когда портной вошел к реб Хаим-Хоне Разумнику, он застал его за работой. В широком талескотне[14], с островерхой ермолкой на голове, меламед сидел в кругу своих учеников и вместе с ними громогласно, нараспев, изучал трактат талмуда:
'И оная коза, завидев на поверхности бочонка снедь, дорвалась до этой снеди...'
– Цафро тово, леморей дехайто, декупо демахто!..[15] - отчеканил Шимен-Эле Внемли Гласу мудреное приветствие на арамейском языке и тут же перевел его на простой разговорный: - Добрый день да ворвется к вам, уважаемый ребе, и к вашим ученикам! Вы, слышу я, толкуете с ними как раз о деле, ради которого я и потрудился прибыть к вашей супруге, госпоже Теме-Гитл, то есть насчет козы... Вообще-то я не стал бы покупать козу, но жена моя, Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась... Криком кричит: хочу козу! А жену, как вы сами знаете, надо слушать! Ведь в талмуде прямо так и сказано: 'Аскакурдэ дебарбантэ дефаршмахтэ декурносэ...' Что вы на меня уставились? 'Не смотри в стакан, а смотри в бутылку', - вы не смотрите на то, что я мастеровой, - 'в труде рук твоих - благо твое!' Вы, наверное, слыхали обо мне... Я - Шимен-Эле, портной из священного города Злодеевки, цеховик и староста в синагоге, хотя на черта мне это нужно... 'Ни жала, ни кружала...' Не надо мне, говорю я им, почестей и не хочу оплеух! Но они отвечают: 'Ерунда! Что цех порешил, то свято! Если есть на тебе облачение, будь нам владыкой', - оплеухи получай, а старостой будь... Однако я немного заговорился и чуть не забыл поздороваться с вами. Мир вам, ребе! Мир вам, ребятишки, святые овечки, шалуны, озорники, сорвиголовы! Вам бы так плясать хотелось, как учиться хочется! Угадал, не правда ли?..
Услыхав такие речи, ученики начали тайком щипать друг друга и фыркать, давясь от смеха. Они были чрезвычайно довольны гостем и ничего не имели бы против того, чтобы почаще приходили такие посетители! Но Хаим-Хоне Разумник не разделял радостных чувств своих питомцев. Он не любил, чтобы ему мешали. Поэтому он позвал свою жену, Теме-Гитл, а сам вернулся с учениками к козе, которая дорвалась до снеди, и распелся во весь голос:
– 'И обвинил Рово...'[16] - и постановил: 'она обязана возместить полностью убыток, уплатить и за снедь и за бочонок...'
Сообразив, что с меламедом ему говорить не о чем, Шимен-Эле принялся за его жену. И в то время как супруг ее с учениками занимался козой из талмуда, Шимен-Эле беседовал с Теме-Гитл о ее собственной козе.
– Я, как видите, человек мастеровой! - заявил он. - Может быть, вы обо мне слышали... Я - Шимен- Эле, портной из города Злодеевки, цеховик и староста портновской синагоги... Хотя на черта мне это нужно! 'Ни жала, ни кружала...' Не надо мне, говорю я, оплеух и не желаю почестей... А пришел я к вам, стало быть, насчет одной из ваших коз. То есть я не стал бы покупать козу, но жена моя, Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась... Криком кричит: хочу козу! И все тут! Ну, а жену, вы сами говорите, надо слушать... В талмуде буквально так и сказано...
Теме-Гитл, маленькая женщина с похожим на фасоль носиком, который она то и дело вытирала двумя пальцами, послушала-послушала, а затем перебила:
– Значит, вы пришли торговать у меня одну из моих коз? Так вот я должна сказать вам, дорогой мой, во-первых, я вовсе не собираюсь продавать козу. Потому что, - давайте говорить начистоту, - зачем мне это делать? Ради денег? Но что такое деньги? Деньги - они круглые! Деньги уходят, а коза остается козой, тем более такая коза! Разве это коза? Это мать, говорю я вам, а не коза! Как она, не сглазить бы, легко доится! А сколько молока дает! Да и что она ест? Разве она ест? Раз в день пойло из отрубей, а там солому с крыши... Но, с другой стороны, если бы мне дали хорошую цену, то я бы подумала: деньги, как вы говорите, приманка, за деньги я и другую козу могу купить, хотя такую, как моя, не так-то легко достать. Разве это коза? Мать, а не коза! Но что толку в словах? Вот я приведу сюда козу, и вы сами увидите!..
Теме-Гитл убежала, тут же привела козу и показала полную кринку только сегодня надоенного молока.
