назвали лучшим поваром Нью-Йорка, и все говорили Кейт, что ей повезло, что она встречается с таким очаровательным мужчиной.
Он знал, что победит, еще до церемонии награждения, потому что она убедила легковерную агентшу мероприятия выслать ей список лауреатов заранее. Этот ход был не так уж неэтичен. Кейт просто послала электронное письмо с запросом, где написала, что список нужен для статьи, на случай, если она опоздает к началу мероприятия. «У меня крайне занятой вечер, — писала она. — Конкуренция высока».
Но вчерашний день теперь казался далеким, словно прошло несколько лет. Квартира не освещена, не пахнет никаким ужином, хотя Кейт проголодалась как волк. Она хотела поужинать вместе. Он обещал приготовить для них что-нибудь — это уже признак того, что он чувствует свою вину. Теперь он даже на кухне собственного ресторана редко готовит, потому что занят, раздавая интервью и встречаясь с потенциальными и реальными инвесторами. Она вслепую нащупала выключатель и при свете люстры увидела на столе в прихожей его куртку и сумку, а рядом пачку новых визитных карточек, украшенных обновленным логотипом ресторана, который она помогала выбирать.
Она нашла его в спальне — одеяло надвинуто до подбородка. Включенный телевизор отбрасывает блики света на его лицо, высасывает темноту из его глаз. Кажется, что он уже несколько часов глядит в экран, не мигая.
Кейт легла рядом с ним поверх одеяла.
— Что ты хочешь знать? — спросил он безжизненным голосом.
Равнодушный и холодный.
— Ты давно уже должен был понять, что я всегда хочу знать все, даже если не должна бы.
— А ты и не должна, — ответил он, и несколько минут никто не произносил ни слова.
Кейт смотрела в экран телевизора. Шла одна из тупых программ «Ви-Эйч-Уан» о жизни знаменитостей, в которой принимал участие Тим — рассказывал о новой квартире Натали Портман в Гранмерси-парк. Кейт чуть не написала об этом статью, однако лучший информатор в мире, унаследованный от Пола, специалист в области торговли недвижимостью поклялся, что это маркетинговая уловка компании-застройщика.
— Как много ты хочешь знать?
Она сделала глубокий вдох, который походил, скорее, на судорожный зевок, но воздуха все равно мало.
— Все, я хочу знать все.
Марко вздохнул и поведал историю, которую, возможно, сохранил бы в секрете, не перевали он рубеж четырех процентов знаменитости. Заработав больший рейтинг, он задолжал обществу, и время платить наступило.
— Это история о дождливой ночи, — начал он. — Такой ночи, когда ливень барабанит по крыше, не хочется вылезать из-под одеяла, хочется слушать, как дождь полощет улицы так, что на следующий день все кажется новым и сияющим…
Рассказ уже заворожил Кейт до дрожи. Она пристроилась под одеяло ближе к нему.
— Она хотела остаться дома, но я убедил ее поехать на вечеринку приятеля. Гнал машину, потому что из- за того, что она прокопалась со сборами, мы выехали позже, чем планировали. Даже тогда я опаздывал повсюду.
Марко взъерошил свои волосы.
— Кристина, так ее зовут, — Кристина, выглядела всегда идеально. Я до сих пор отчетливо помню ее летнее белое платьице. Тонкие лямки все сваливались с плеч. Дождь лил так сильно, что мне не было видно даже дорожной разметки.
Он помолчал, словно уже множество раз рассказывал эту историю и знал, где нужно делать паузы для убедительности. Он знал, что можно открыть, а что лучше оставить за кадром.
— Она хотела, чтобы я остановился, а я лишь поддал газу. Посоветовал ей не сходить с ума. Я сказал: «Ты не из тех женщин, что боятся ездить на машине в грозу».
Его грудь поднялась и упала в такт глубокому вдоху.
— Дерево я увидел за мгновение до удара… Я подумал, что смогу проскочить.
Он сделал глоток воды из стакана, стоявшего на прикроватной тумбочке.
— Крыша смялась, словно была сделана из алюминиевой фольги. Когда я услышал ее дыхание, я подумал, что, по крайней мере я не убил ее. По крайней мере, не убил. У нее на сандалиях были такие маленькие серебряные колокольчики. Я подумал — по крайней мере она движется. Внезапно я ощутил в себе неслыханную доселе силищу и выбил дверцу со своей стороны, предварительно разбив стекло кулаком. Рубашка покраснела от крови. Мокрой, липкой и красной.
— Мне очень жаль, — сказала Кейт.
А что еще можно было сказать?
Он продолжил. Она заметила, что темп рассказа ускорился — он хочет рассказать ей все, может, думает, что ему полегчает хотя бы чуточку.
— Когда она посмотрела на меня, я закричал в голос, хотя должен был промолчать, мой крик стал худшим моим поступком. Затем закричала она, а через дыру, где раньше был ее нос, я видел кость ее черепа. Она кричала, а в моей голове билось одно — монстр.
Вот что не дает ему заснуть тринадцать лет — тот крик и то лицо.
Он рассказал, что за все платили ее родители. Отчасти это позволило ему жить в Италии, учиться в кулинарной школе, планировать возвращение в Калифорнию и открытие ресторана в Напа-Вэлли. Вместо этого шесть лет назад ему пришлось прилететь в Нью- Йорк. Он уехал, как только узнал, что она выживет.
Он сделал еще один глоток воды.
— Я не мог вынести всего этого, — сказал он, не глядя на Кейт.
Врачи сказали, что ее психика искалечена навсегда. Потребуются множественные пластические операции и физиотерапия, на которые уйдут годы, и все равно она лишь отдаленно станет походить на прежнюю себя.
— Врач сказал, что главное — научить ее жить без боли. А я ответил, что это невозможно.
Кейт повернулась к нему, однако он продолжал смотреть в пустоту.
— Может, если бы я зарабатывал тогда хорошие деньги, я смог бы ей помочь… — Его голос затих.
Кейт хотелось простить его. Она жаждала понять. Ей хотелось бы верить, что ее он так не бросит. Он не виноват в той аварии. Но случившееся не забудешь, теперь она всегда будет помнить о том, что произошло.
Она не знала, что и сказать, но Марко задал вопрос, на который у нее был ответ.
— Ты поможешь мне похоронить все это? — спросил он, а она представила себе их обоих, копающих яму в неподатливой земле где-то далеко отсюда.
Тим откашлялся и снял трубку.
— Привет, мам, — сказал он, постаравшись, чтоб голос звучал бодрее, чем в действительности.
— У тебя похмелье? — спросила она, уже зная ответ.
— Немного есть.
Он подошел к окну, поднял жалюзи, сощурился, глядя на ярко освещенную солнцем кирпичную стену. Лежащий на земле снег сделал все четче, контрастнее, теперь еще сложнее смотреть на мир по утрам. Он отвернулся от окна, но в глазах все так же рябило. Вновь забрался в постель.
Она сказала, что ей понравилась его статья о гомофобе-брокере, который после публикации уехал из города, и что вложила эту вырезку в альбом с его статьями.
— Почему бы тебе не приехать домой на пару дней? Я избавлю тебя, наконец, от этого кашля — навсегда, кстати, избавлю. Тебе нужно поесть моего куриного супу. Тебе всегда от него легчало.
От старания подавить очередной приступ кашля на глаза Тима навернулись слезы. Он сделал глоток воды, прикурил сигарету и потихоньку затянулся.
— Они должны дать тебе отпуск. Ты же работал в Рождество!
— Мама, я не могу взять и вот так просто уехать в отпуск. В год мне полагается лишь две недели.
— Найди тогда себе работу, где более приемлемые условия. Ведь можешь же ты заниматься еще чем-нибудь? Чем-нибудь, где не надо так пить.
