– Да, верно. Когда сидишь с утра до вечера укутанный по шею пледом и беспокоишься лишь о том, чтобы в комнате, пахнущей больницей, не было сквозняка, невольно станешь думать о могиле. И правда, что мне терять? – В его голосе зазвучала радость. – Если завтра погода не испортится, я приму ваше предложение. У меня в чулане остались лыжи и ботинки. Сам не знаю, почему я их сохранил, возможно, именно для такого случая. – Он вздохнул. – В моем возрасте, при моем здоровье трудно оставаться оптимистом, но не следует забывать, что порой случается непредсказуемое и в твою жизнь входят новые, удивительные люди – в общем, не все надежды обречены на крах. – Он посмотрел на небо. – Завтра будет солнечно. – Хеггенер молодо, задорно засмеялся. – Ева огорчится.
– Почему?
– Будь ее воля, она посадила бы меня в теплицу и не выпускала из нее. Она хочет, чтобы я протянул подольше. Не могу сказать, что я разделяю ее желание.
Они уже шли по городу в направлении дороги, ведущей к гостинице. Хеггенер приветствовал взмахом трости торговцев, стоявших перед своими лавочками, а проходя мимо двух женщин с колясками, он коснулся рукой полей шляпы. Казалось, тут все знают Хеггенера, люди тепло улыбались и говорили, что они рады его возвращению.
– В Америке, – заметил Хеггенер, – маленькие города – последний бастион корректного поведения. Вражда может длиться на протяжении многих поколений, но каждый понимает, что он живет среди людей и должен вести себя соответственно. Они необразованны, не разбираются в искусстве, но умеют держаться с достоинством. Конечно, городская пожарная команда, укомплектованная водителями, семьи которых не разговаривают друг с другом еще с девяностых годов прошлого века, – не самое большое достижение американской демократии.
Они вышли за черту города и оказались в смешанном лесу, где среди берез росли чахлые сосенки. Снежные шапки на деревьях медленно подтаивали в лучах солнца и время от времени падали на просеку.
– В отличие от большинства людей моего возраста, – сказал Хеггенер, стряхивая снег с норкового воротника, – я не радуюсь весне. Люблю зиму. К счастью, весна придет не скоро. Поэтому, Майкл, встает еще один вопрос. – Он с легкостью назвал Майкла по имени, подчеркивая этим, что беседа, которую они вели, возможна только между друзьями. – Вы действительно собираетесь провести здесь весь сезон?
– Пока не передумал.
Хеггенер кивнул:
– Ева говорила мне, что вы еще не решили насчет коттеджа. Я искренне надеюсь, что вы воспользуетесь нашим предложением. Понимаю, что вам вполне по средствам оставаться в «Альпине» сколь угодно долго, но провести три месяца в гостинице, даже такой комфортабельной, как моя, – улыбнулся он, – это на кого угодно тоску нагонит. Должен признаться, тут есть и с нашей стороны интерес. Мне приходится выезжать из города по делам или в бостонскую больницу, иногда я отсутствую неделями. Я боюсь оставлять Еву одну с семидесятилетней служанкой, которую и пушечный выстрел не разбудит. Помимо прочих достоинств, она еще и говорит только по-немецки. Во время сезона, да вы наверняка уже об этом слышали, в город наезжает много крайне неприятных молодых поклонников горнолыжного спорта; если им не удается раздобыть денег иным способом, а порой и просто так, они занимаются воровством. С недавнего времени стали появляться компании наркоманов, они курят марихуану, вводят себе героин и предаются прочим современным забавам. За последние годы случилось несколько происшествий, кое-кто угодил за решетку, был и поджог. Ева вам не рассказывала, почему нам пришлось перестроить дом?
– Нет.
– Прошлой весной мы на несколько дней уехали в Нью-Йорк, в усадьбе осталась одна старушка. Несколько молодых людей – а если верить полиции, с ними были и девушки – забрались в дом. Вероятно, собака лаяла – и они ее застрелили. Да, застрелили. Бруно у нас недавно. Эти люди перевернули все вверх дном, сорвали шторы, перебили фарфор, взломали дверцы шкафов, изрезали висевшую там одежду. И в довершение всего нагадили на пол. Служанка все это время безмятежно спала. Их так и не нашли. Вы понимаете, что не хотелось возвращаться в руины. Темный старомодный дом и так нуждался в перестройке. Но теперь я храню в ящике стола старый добрый «смит-вессон» тридцать восьмого калибра. Ваше присутствие сдерживало бы грабителей. Если вы переберетесь в коттедж, я покажу вам, где лежит револьвер. Вы когда-нибудь им пользовались?
– Нет.
– Не беда. Стреляйте с десяти футов, не более, и все будет в порядке. С такого расстояния не промахнетесь.
Перспектива стрелять с десяти футов не делала коттедж более привлекательным для Майкла, но он не мог отказать Хеггенеру. Калли уже испытал, чего он стоит на горе, а теперь, чувствовал Майкл, проверялась его смелость.
– Я перееду, когда вы скажете, что все готово, – без колебаний ответил Майкл.
– Уверен, вы останетесь довольны. К тому же нам будет удобно играть в триктрак. Иных вмешательств в вашу жизнь можете не опасаться.
Внезапно Хеггенер остановился и закашлял. Звук был непереносимый, он рвал нервы. Сбоку от дорожки стояла скамейка, Хеггенер сел на нее, прижал платок ко рту. Кашель не утихал. Когда приступ кончился, Хеггенер взглянул на платок.
– Крови нет, – спокойно сказал он. – Сезон начинается неплохо. – Опираясь на трость, он встал. – Пойдем дальше?
Майклу хотелось взять его под руку, но он знал, что это вызовет у Хеггенера протест. Они пошли, теперь уже не так быстро, как прежде. До гостиницы оставалось несколько сот ярдов.
Приблизившись к ступенькам, они услышали фортепьянную музыку.
– Мой друг, – сказал Майкл, – профессиональный музыкант. Если в доме есть пианино, он обязательно его разыщет.
Хеггенер прислушался:
– Шуберт. Отличное исполнение.
– В Нью-Йорке, в баре, где играл этот бедняга, произошла драка, появилась полиция и обнаружила, что
