но она была бы поражена, если бы он сказал, что может доехать и в такси. Когда дело касалось их престижа, она становилась болезненно чувствительной. Она поднимала по телефону скандалы, если узнавала, что рукописи, присылаемые в контору агентом-посредником, уже успели побывать в другом месте.
День был сырой и душный. Пока машина добиралась до них, заморосил дождь. Хмурясь, Крейг поправил на голове шляпу. Голоса пассажиров, заполнявших частные машины и такси, казались ему грубыми и раздраженными. Заплакал чей-то ребенок, и это действовало на нервы. Он чувствовал себя усталым, аспирин не принес ему облегчения.
Белинда тревожно и внимательно всмотрелась в его лицо.
– У вас нездоровый вид, Джесс. – Когда она поступала к нему на работу, он был еще молодым и не решился потребовать, чтобы она звала его «мистер Крейг». – Я подумала, вы хоть загорите там.
– Я же не на пляже валяться ездил в Канн, – сказал он. Подкатил лимузин, и Крейг с облегчением уселся на заднем сиденье. Он еле выстоял эти минуты. Пот лил с него ручьями, и он вытер лицо носовым платком. – Здесь давно такая жара? – спросил он.
– Да не так уж и жарко, – сказала Белинда, – Скажите ради бога, почему вы велели поместить вас в «Манхэттене»? Это же на Восьмой авеню! – Обычно он останавливался в тихой дорогой гостинице в Восточной части города и понимал, что в представлении Белинды перемена адреса означает унизительное стремление экономить деньги.
– Я полагал, что там будет удобнее, – сказал он. – Ближе к конторе.
– Вы не представляете, что теперь творится на Восьмой авеню, – сказала Белинда. – Того и гляди ограбят у самого подъезда.
Она говорила резко, напористо. Она всегда так говорила, и одно время он хотел было намекнуть ей, что она могла бы взять несколько уроков, как вести вежливый разговор, да так и не решился. А теперь, конечно, уже поздно. Он не сказал ей, что мысль остановиться в «Манхэттене» пришла ему в голову в последнюю минуту, когда он писал ей телеграмму в аэропорту Ниццы. «Манхэттен» – шумный, многолюдный отель, и при иных обстоятельствах Крейг предпочел бы в нем не останавливаться. Но он вспомнил, что жил в нем, когда готовил к постановке первую пьесу Эдварда Бреннера, с Эдвардом Бреннером. Теперь Бреннер уже не напишет пьесу. Тогда этот отель назывался «Линкольн» – президентов везде не очень-то высоко ценят. Но в отеле «Линкольн» ему везло. Жаль, что он забыл, в каком номере жил тогда. Но Белинде ничего этого говорить нельзя, слишком она трезвая женщина, чтобы поощрять предрассудки своего хозяина.
– Очень уж поздно вы меня предупредили, – обиженно сказала она. – Вашу телеграмму я получила всего три часа назад.
– Случилось одно непредвиденное событие, – сказал он. – Извините.
– И тем не менее… – Она великодушно улыбнулась. нее были острые, маленькие, как у щенка, зубки.
Тем не менее я рада. что вы вернулись В конторе у нас как в морге. От скуки я просто с ума сходила. Даже пристрастилась к рому, постоянно держу на столе бутылку. Днем, чтобы совсем не спятить, пропускаю рюмочку. Уж не станете ли вы уверять меня в том, что наконец-то соизволили взяться за работу?
– В общем – да.
– Аллилуйя! Как это – «в общем»?
– Брюс Томас хочет ставить фильм по сценарию которым я владею.
– Брюс Томас? – Она была явно удивлена. – О-ля-ля! – Крейг заметил, что в этом году имя Брюса Томаса все произносят с какой-то особой интонацией. Он почувствовал не то радость, не то ревность. – А что это за сценарий? – подозрительно спросила Белинда. Ни одного сценария я вам за последние три месяца не высылала.
– В Европе отыскал. Короче говоря, я его сам написал.
– Давно бы так. Это лучше, чем возиться с той ерундой, что нам присылают И вы ничего мне об этом не написали. – Белинда была задета. – Могли бы прислать мне экземпляр.
– Простите. – Крейг погладил ее руку.
– У вас ледяная рука, – сказала она. – Вы здоровы? – Конечно, – коротко ответил он.
– Когда мы начнем? – Это я выясню после того, как увижусь с Томасом. Еще контракт не подписан. Он посмотрел в окно машины на густые облака, написавшие над плоской равниной. – Ах да, я хотел вас спросить. Помните вы женщину по имени Глория Талбот? Кажется, она у нас работала.
– В самом начале, месяца два, – ответила Белинда. Она всегда все помнила. Совершенно никчемная особа.
– Она была хорошенькая?
– Полагаю, мужчины считали ее хорошенькой. Господи, да с тех пор прошло уже почти двадцать пять лет! Почему вы про нее вспомнили?
– Она мне привет передала. Через общего знакомого.
– Наверное, она уже сменила пяток мужей. – Белинда поджала губы. – Я ее сразу же раскусила. Чего она от вас хочет?
– Понятия не имею. Может быть, просто хотела напомнить о себе… – Ему почему-то трудно стало говорить. – Если не возражаете, Белинда, я немного вздремну. Вконец измотался.
– Много путешествуете, – сказала она. – А вы ведь уже не мальчик.
– Пожалуй, вы правы. – Он закрыл глаза и откинул голову на подушки сиденья.
Номер ему дали на двадцать шестом этаже. На улице был туман, по стеклам барабанил дождь. За окном он увидел башни небоскребов – поблескивание стекол, ярусы тусклых огней в серой предвечерней мгле. Комната чистая, гигиеничная и безликая, обставленная не во вкусе русской аристократии. С Гудзона доносились гудки. Ничто не напоминало ему о счастливых временах, когда ставили пьесу Бреннера. Надо бы
