— Ладно, больше тебе нечего ему сказать?
— Говори ему что хочешь, — заявила Клара. — Передай Морису мои слова, не искажая их.
— По-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько серьезно он болен, Клара. Доктор предупредил, что Морис нуждается в полном покое, ему нельзя волноваться…
— Ты меня ненавидишь. — Бледные, ненакрашенные губы Клары задрожали. — Все меня ненавидят…
— Не говори глупости. — Пытаясь успокоить Клару, Джек протянул руку, чтобы коснуться ее кисти.
— Не трогай меня. — Клара с подчеркнутым отвращением отдернула руку. — И не лги мне. Ты ненавидишь меня. Считаешь бездушной эгоисткой… Уверен, что я желаю ему смерти. Я тебе скажу, какая я бездушная. Если он умрет, я убью себя. Запомни мои слова. Самым радостным днем моей жизни был тот, когда он сделал мне предложение. Ты знаешь, когда он попросил меня стать его женой? Я сидела в приемной возле его кабинета и печатала. Он вошел в комнату, вид у него был такой, словно его только что огрели дубинкой по голове, на абсолютно белом лице застыла гримаса, отдаленно напоминающая улыбку; он, наверное, думал, что ему удается улыбаться… Он только что вернулся от руководства студии, которое объявило ему о том, что более не нуждается в его услугах. Срок действия его контракта истекал через два года; они предложили ему неустойку. Решили полностью откупиться от него. Речь шла о сотнях тысяч долларов. Они сочли выгодным для себя заплатить Морису эти деньги, лишь бы он не снимал для них фильмы. Ты способен представить себе, что это значило для такого человека, как Морис Делани? Он присел на край моего стола и рассказал мне об этом, пытаясь изобразить на лице улыбку, делая вид, что эта история не трогает его, а потом без всякого перехода попросил меня выйти за него замуж. В тот же день. Я все еще называла его мистером Делани. Но Морис знал, к кому обратиться за помощью, когда угодил в беду. Мистер Делани. В
Она заплакала; рыдания сотрясали ее узкие плечи, обтянутые розовым девичьим платьем; Клара опустила голову, ее стиснутые руки лежали на коленях. Свисавшие с кровати босые ноги с ярко накрашенными ногтями тоже периодически вздрагивали.
— Если тебе угодно меня ненавидеть, — прошептала она, — не сдерживай себя. Пусть все меня ненавидят.
— Никто не испытывает к тебе ненависти, Клара, — ласково произнес Джек, тронутый и смущенный ее откровенностью. Он коснулся плеча Клары. На сей раз она не отстранилась. — Я бы хотел тебе помочь.
— Никто не в силах мне помочь, — промолвила она. — Только он один. А теперь, пожалуйста, уходи.
Поколебавшись, Джек направился к двери.
— Не тревожься, — еле слышно произнесла Клара, сжимая бокал обеими руками, — этот негодяй не умрет.
Джек покинул номер. Он был уверен, что как только дверь за ним закроется, Клара пройдет в ванную и выльет разбавленное водой виски в раковину, а затем снова спрячет бутылку в шкаф, под стопки белья, до прихода следующего посетителя.
Барзелли жила на виа Аппиа Антика. Машин на улицах осталось мало, и Гвидо быстро гнал «фиат» мимо то и дело возникавших в свете фар гробниц и руин акведуков. При солнечном свете разрушающиеся каменные строения свидетельствовали о величии, изобретательности и уме предков Гвидо. Ночью, под зимним дождем, они символизировали бренность всего земного, насмешку над людским тщеславием. Акведуки некогда несли воду в город, заслуживший позор капитуляции; в гробницах лежали останки правителей, не достойных народной памяти.
Гвидо подъехал по песчаной дорожке к большому двухэтажному дому с плоской крышей, окруженному садом. Он явно не раз бывал здесь. Шторы на окнах были задвинуты, но возле двери горел свет.
— Я не задержусь, — сказал Джек.
Его мучили укоры совести из-за того, что Гвидо в столь поздний час находился не дома, не с семьей. Какое дело Гвидо до сердца Делани, подумал Джек, почему из-за него итальянец должен портить себе прекрасное воскресенье, которое провел бы в обществе жены и трех детей.
Джек нажал кнопку звонка. Откуда-то из глубины здания доносились звуки джаза. Дворецкий в накрахмаленном белом пиджаке открыл дверь.
— Я к мисс Барзелли, — сказал Джек.
Дворецкий кивнул, взял пальто Джека и положил его на одно из двух массивных резных, украшенных позолотой кресел, стоявших по обеим сторонам от входа в просторный мраморный зал. Здесь музыка звучала громче. Из невидимого проигрывателя доносилась песня Кола Портера, женский голос пел: «Слишком жарко…»
Дворецкий провел Джека через высокие двустворчатые белые двери, украшенные резьбой и позолотой. Барзелли обожает золото, думал Джек, она хочет, чтобы все знали о том, как далеко она ушла от деревни в Катании, где родилась. Дворецкий, не спросив фамилию Джека, распахнул очередную дверь и жестом пригласил его войти. Он, похоже, привык к мужчинам, приходящим в гости к хозяйке посреди ночи.
Барзелли танцевала в центре комнаты с высоким молодым человеком, на котором была рубашка с короткими рукавами. Актриса была в черной блузке с глубоким овальным вырезом и узких зеленых брюках; ее босые ноги двигались по мраморному полу. В гостиной находились еще двое молодых мужчин в темных костюмах. Один из них лежал на белом диване; его черные остроконечные туфли покоились на мягком пушистом валике. На груди стоял бокал. Молодые люди посмотрели на вошедшего Джека нехотя, без интереса и снова перевели свои темные затуманенные глаза с длинными ресницами на танцующую пару. Это были не те юноши, которых Джек видел в гостиничном баре и позже — в ночном клубе, но представители той же породы. Рядовые римского легиона, подумал Джек, которые всегда под рукой в нужном количестве. Других женщин в комнате не было. Никто еще не раскрыл рта, а Джек уже понял, что все присутствовавшие здесь, за исключением Барзелли, пили все воскресенье.
Барзелли заметила Джека. Она улыбнулась, поприветствовала его, медленно помахав длинными пальцами, но не перестала танцевать.
— Напитки в углу, мистер, — сказала она.
Джек остановился у порога, глядя на актрису. Он испытывал неловкость, казался случайным прохожим, невольно ставшим свидетелем сцены, которую ему не хотелось видеть. Если бы в комнате присутствовала еще одна женщина, Джек чувствовал бы себя более раскованно. Он увидел в происходящем некий таинственный, порочный ритуал, повторяющийся уже в миллионный раз, извращенный, волнующий плоть праздник скуки, пресыщенности, чувственности, паразитизма, роскоши.
Главная жрица танцевала босиком в своем черно-зеленом наряде, ее бедра, туго обтянутые тканью, совершали медленные, непристойные движения под музыку, льющуюся из проигрывателя. Распущенные волосы Барзелли, густые и темные, падали на ее роскошные обнаженные плечи. Мечтательная улыбка застыла на мягких, полных губах женщины, то ли ведущей своего партнера, шелковая рубашка которого намокла от пота, то ли ведомой им. Джеку казалось, что они танцуют так, отключившись от реальности, совершая от скуки механические движения, возбуждая себя, уже много часов подряд.
Смуглые молодые люди в темных костюмах, псаломщики, дьяконы, идолопоклонники, прежние и будущие участники церемонии зачарованно следили за Барзелли и ее партнером, время от времени совершая медленные путешествия к бару за очередной порцией спиртного. Яркий свет слепил глаза. По периметру комнаты в двух футах от высокого потолка за резной планкой тянулись неоновые лампы. Повсюду стояли высокие стеклянные вазы с розами; некоторые цветы уже увядали, роняя лепестки. На темно-синих