способна с ней совладать. Я слишком ранима, чтобы быть свободной. Слишком много отдаю. Можешь улыбаться, если хочешь. Но это правда, я поняла это тем вечером. А утром следующего дня улетела в Цюрих. Я поступила разумно, я защищала себя. Что в этом плохого? Ты не знаешь, как трудно девушке жить одной в этом городе, едва сводя концы с концами, переходя из рук в руки, завися от случая, обедая и ложась в постель с разными людьми. Если бы я не проходила мимо того столика, за которым ты сидел с Жаном-Батистом…
Она замолчала и перевела дыхание. Вся ее сдержанность исчезла. Лицо Вероники выражало муку, модная яркая шляпка казалась смешной, нелепой.
— Я прочитала о его гибели утром в день свадьбы. Я плакала во время бракосочетания, и Георг смеялся надо мной, но мои слезы были вызваны не тем, что я выходила замуж. Я плакала потому, что вспомнила, как мы первый раз были вместе, ты думал, что я — девушка Деспьера, а я сказала — нет, я твоя девушка…
Она встала, губы ее дрожали.
— Мне нельзя плакать. Я не могу вернуться к мужу с красными глазами. Бедный Жан-Батист. Он был в тот день таким веселым, таким лукавым… И я сказала: «В нем плохое перемешано с очень хорошим». Никто не знал, что ждет нас всех. Мне пора. Надо идти.
Вероника сделала движение головой и руками, словно освобождаясь от каких-то удерживающих ее цепей.
— Скажи мне «до свидания».
Джек медленно поднялся, пытаясь скрыть, как взволновали его слова девушки. Одно нежное слово, один поцелуй, и она останется. Останется навсегда. Он испугался своего желания удержать Веронику. За время ее отсутствия его влечение к ней усилилось втайне от него самого. Теперь ее появление со всей безжалостной определенностью открыло ему это.
— До свидания, — сказал Джек тихим, безжизненным голосом.
Он протянул ей руку.
Ее лицо было бледным, обиженным, детским.
— Не так, — жалобно произнесла она. — Не так холодно.
— Твой муж ждет тебя в «Хасслере», — сказал он с преднамеренной жестокостью. — Желаю хорошо провести время в Афинах.
— Плевать мне на мужа. И на Афины тоже. Я хочу, чтобы мы попрощались по-человечески…
На глазах Вероники выступили слезы. Она шагнула к нему. Неподвижный, растерянный, он стоял, как бы наблюдая за происходящим со стороны. Она обняла его и поцеловала. Джек не закрыл глаза; тело его было напряженным, неподатливым. Он вспомнил вкус ее губ. Ее нежность. Он стоял не шевелясь, испытывая желание обнять Веронику. «Почему нет? Почему нет? — думал Джек. — Новая жизнь. Почему не начать ее с женщиной, которую я хочу столь сильно? Досчитаю до десяти, — решил он, — и скажу ей, что люблю ее (позже мы установим истину), что она не должна уходить. Новая жизнь. Сегодня — день начала новой жизни». Джек заставил себя считать. Дошел до шести, испытывая головокружение, с трудом держась на ногах.
И тут Вероника вырвалась из его объятий.
— Это безумие, — тихо вымолвила она. — Я дура.
Он еще долго стоял, не сходя с места, после того, как она покинула номер.
Зазвонил телефон. Прослушав несколько звонков, Джек снял трубку. Это был Брезач.
— Мы ужинаем в «Остериа дель Орсо», — сказал Роберт. — Тут Тачино, Барзелли, Холты. Мы пьем шампанское. В честь начала моей карьеры. Вы придете?
— Чуть позже. Я должен принять душ.
— Чем вы занимались все это время?
— Ничем. Прощался с другом.
«Он снова не застал нас вдвоем», — подумал Джек.
— Вы здоровы? У вас странный голос.
— Здоров, — ответил Джек. — До встречи.
Он опустил трубку. Подождал возле аппарата, не зазвонит ли он снова, не откроется ли дверь. Но телефон не зазвонил, дверь не открылась, и спустя несколько минут он прошел в ванную с двумя раковинами и зеркалом, на котором была с любовью выведена кокетливая буква V. Он тщательно побрился, принял душ, надел свежую рубашку и отглаженный костюм. Затем вышел из отеля; сейчас Джек походил на ухоженного американского туриста, собравшегося познакомиться с вечерним Римом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Джек выпил три мартини. Потом еще три. Затем шампанское за ужином. И снова шампанское, когда они поднялись в ночной клуб. Спиртное помогло сделать вечер терпимым после измучившей его встречи с Вероникой. Но он не пьянел от алкоголя, а контуры окружающих его предметов приобретали особую четкость. Джек сидел в своем темном американском костюме с застывшей на губах улыбкой, он смотрел на соседей по столику и на танцующих людей, видя все с кристальной ясностью.
Все сидевшие за столиком были счастливы, каждый по своей причине; было произнесено много тостов и выпито изрядное количество спиртного. Берта Холт была счастлива, потому что она отыскала в Неаполе женщину, собиравшуюся через две недели родить своего седьмого ребенка, которого она отдавала для усыновления Холтам, поскольку они с мужем с трудом кормили шестерых детей.
Сэм Холт был счастлив оттого, что была счастлива его жена, а еще потому, что Делани позвонил ему из больницы и сказал о своей договоренности с Джеком; теперь для Сэма открывались новые возможности законного сокращения суммы налога.
Тачино был счастлив потому, что он прочитал сценарий Брезача, а еще потому, что Холт подтвердил свое намерение создать кинокомпанию; теперь Тачино был спасен на ближайшие три года от банкротства. Расчетливый итальянец был все же оптимистом, он любил начало всякого дела больше, чем середину или конец; его глаза весь вечер сияли за стеклами очков, он называл Брезача «наш юный гений» и поднимал бокал за те миллионы, которые они сколотят благодаря их новому идеальному союзу.
Тассети отсутствовал, но Джек знал, что он тоже был счастлив, потому что в этот вечер Тассети не приходилось слушать болтовню Тачино.
Барзелли была счастлива, потому что у нее сегодня был выходной и она воспользовалась им, чтобы отоспаться; она выглядела отдохнувшей, красивой и чувствовала, что каждый мужчина, находящийся в зале, хочет ее. За исключением одного-двух человек, это было, вероятно, правдой. Она сидела возле Брезача и в промежутках между тостами серьезно беседовала с ним.
Макс был счастлив, потому что находился рядом с Брезачем и перед ними стояли тарелки, полные яств.
Брезач был счастлив, потому что был пьян и не слышал того, что говорила чуть ранее Вероника Джеку. Если бы он не был пьян, у него нашлось бы в этот вечер множество других существенных причин быть счастливым.
Джек видел их всех необычайно отчетливо благодаря шампанскому и мартини, он радовался тому, что они счастливы, и жалел о скоротечности их счастья; в этот вечер ему было ведомо прошлое и будущее каждого из них. Сам он не был счастлив или несчастен. В его душе установилось равновесие. Мартини и шампанское заливали ее своим холодным светом, и он с беспристрастностью электронного прибора изучал то, что в ней происходило. Замерзший под этим ледяным сиянием, Джек видел себя в объятиях Вероники, не знающим, что ему сказать — «Уходи» или «Останься», поскольку и то, и другое слово не сулили счастья. Слишком благоразумный и ответственный, чтобы ухватить радость, отказ от которой мучил его, слишком чувственный, чтобы поздравить себя с тем, что ему удалось вырваться из паутины лжи и предательств, которая стала бы платой за эту радость, он представлял собой любопытный образец современного человека, постоянно разрывающегося на части.
В результате тщательного обследования, проведенного с помощью точнейших приборов, мы можем
