К этой разноликой, говорливой толпе присоединилась и домовладелица Лавджоя. Она оглядывала комнату с гордым, злобным видом.
— Леди и джентльмены, — повторял директор, пытаясь установить тишину, — леди и джентльмены!
Но прилив возбужденной восточной беседы становился все громче, все мощнее.
— Мистер Лавджой, — громко, с явно огорченным видом, сказал директор, обращаясь к нему, — что же вы делаете, скажите нам, ради Бога!
Вдруг в комнате установилась мертвая тишина. Все глаза с одинаковым накалом в них яростного гнева устремились на Лавджоя, который стоял рядом с полицейскими у самой двери с красными от выпитого глазами, с болезненным видом.
— Я… я… я… право, не понимаю, о чем вы говорите, — выговорил, наконец, Лавджой.
— Прошу вас и не мечтать о том, что вам удастся отвертеться, молодой человек, — строго сказал директор.
— Я не думаю, — сказал Лавджой.
— Если бы не я, то вы сейчас находились бы в руках сирийского правосудия.
Лавджой только слегка пожал плечами.
— Прошу вас, пожалуйста, — прошептал он, — нельзя ли мне сесть?
— Что, черт подери, случилось с вашими волосами? — раздраженно спросил его директор.
Невольно Лавджой поднес руку к голове. Потом он вспомнил.
— Я… я… я… сбрил их, — сказал он.
— Боже Всемогущий, Лавджой, — закричал директор. — Мне придется кое-что сообщить в ваш университет в штате Вермонт!
Вдруг дверь отворилась, и полицейский втолкнул в комнату его повара, евнуха Ахмеда. Тот, бросив только один взгляд вокруг, тут же упал на пол и громко зарыдал. На лбу Лавджоя выступил пот.
— Говорите правду, молодой человек, — рявкнула на него домовладелица. — Разве вы не собирались сегодня покинуть Алеппо?
Лавджой сделал глубокий вдох.
— Да, собирался, — признался он.
Злобный шепот пронесся по рядам.
— В таком случае мы укокошили бы тебя на дороге, — заверил его полицейский. — Выстрелом в спину.
— Прошу вас, — стал умолять их Лавджой, — прошу вас, объясните все…
Наконец, постепенно, фраза за фразой, после опроса нескольких проявляющих свое нетерпение местных жителей, все стало проясняться. Все началось с того, когда владелица дома увидела «мостовую» лампу в мебельной лавке. Потом она вдруг увидела, как переплавляют ее самовар в глубине ювелирного магазинчика. Потом, лихорадочно, на грани истерики, она посетила четыре разные лавки и увидела в них выставленные на продажу шесть ковров из различных домов, которые она сдавала преподавателям миссионерской школы. Она зарыдала в унисон с плачущим на полу Ахмедом, когда рассказывала о своих прочих находках, — простынях и одеялах, подушках, маленьких столиках, серебряных вазочках, которыми она украшала внутреннее убранство своих домов, — все это она видела в лавке хлопчатобумажных тканей, у старьевщика, у мясника. Она в ужасе прибежала в полицию, которая пошла по следу, и следы привели их к Ахмеду.
— Он сказал, что мистеру Лавджою срочно понадобились одеяла и простыни для неожиданно нагрянувших гостей, — сказала одна из белошвеек и мастериц кулинарии, — и, вполне естественно, мне и в голову не пришло…
Ахмед, потрясенный, разбитый и весь мокрый от пота, не мог произнести ни одного вразумительного слова.
— Они очень приятные джентльмены, — только и повторял он неразборчиво, — они очень приятные джентльмены. Они любят хорошо поесть, выпить. Они пели для меня на кухне. Они давали мне на чай по пять пиастров каждый день. Они пели мне на кухне.
Лавджой в ужасе глядел на своего предателя-слугу, которого подкупили песней на судомойке и двадцатью центами за каждый час суток. Он устало провел рукой по глазам, услыхав, что таксидермист требует заплатить ему за то, что он сделал чучело обезьянки.
— Это чудовищный случай, скажу я вам, — возмущался он. — Эта обезьяна была повешена, я заверяю вас. Повешена за шею.
С закрытыми глазами Лавджой чувствовал, как все присутствующие содрогнулись от омерзения.
— Ради Бога, Лавджой! — снова услыхал он высокий, на библейский лад голос директора Свенкера. — Это же просто чудовищно!
Лавджой открыл глаза и в это мгновение увидел, как в комнату величаво вплывала миссис Свенкер, слезы лились ручьями по ее щекам.
— Уолтер! — рыдала она. — Уолтер! — и бросилась на грудь своего мужа.
— Что с тобой? — всполошился директор.
— Карлтон…
От этого имени у Лавджоя судорогой свело живот.
— Что с ним случилось, что? — закричал директор.
— Твой сын Карлтон, — в голосе миссис Свенкер появились драматические нотки. — Твой сын украл пятьдесят фунтов из твоего настенного сейфа!
Директор Свенкер, обхватив голову руками, медленно спустился на стул.
— О Господи, — зарычал он, теперь уже приводя цитату из Ветхого Завета, — сколько же мне еще страдать?
— Думаю, сэр, — робко сказал Лавджой, — я знаю, где можно получить назад ваши деньги.
— Бог всемогущий, Лавджой! — директор с надеждой поглядел на него. — Неужели вы тоже замешаны во всем этом?
— Если вы пойдете со мной, — сказал с достоинством Лавджой, — то, может, нам сразу удастся очень многое прояснить.
— Только один шаг, — предостерег его полицейский, — и я стреляю. На поражение.
— Куда вы хотите отвести нас? — спросил директор Свенкер. — Ах, ради Бога, ах, Корин, прекрати выть!
Миссис Свенкер выплыла из комнаты, стараясь приглушить свои громкие рыдания.
— Ко мне домой, — объяснил Лавджой. — Там в данный момент находятся два джентльмена, которые могут пролить свет на несколько интересующих вас проблем.
— Они любят хорошо поесть, выпить, — без остановки рыдал на полу Ахмед. — Они пели для меня на кухне.
— Хорошо, — коротко бросил директор. — Пошли.
Полицейский, уперев дуло пистолета в ребра Лавджоя, повел его впереди, и вся процессия последовала за ними к дому, в котором совсем недавно проходили такие шумные безобразные загулы. Когда они шли через двор к его дому, директор школы все никак не мог успокоиться и громко рычал: «Да, вам, Лавджой, все это влетит в копеечку».
Лавджой только сглотнул слюну.
— Боюсь, сэр, что у меня и ее не осталось.
— Ну придется отработать, — сказал он, — лет двадцать, никак не меньше.
Лавджой снова сухо сглотнул слюну.
— К тому же, — продолжал директор Свенкер, — вам придется купить парик.
— Что-что, сэр?
— Парик! Парик! Что это с вами? Вы оглохли? Парик! По-французски — «toupet».
— Ах, вон оно что.
— В таком виде над вами будут потешаться все ученики, и вам придется во избежание злых насмешек вообще уехать из этого города. Боже, теперь никакой дисциплины в школе в ближайшие полгода, это точно!
