– Все это слова, – огрызнулся он. – А что вы делаете? Угоняете израильский самолет, бьете стекла в посольстве, стреляете в полицейского регулировщика? Так, по-вашему, можно спасти мир?
– При чем тут израильтяне? У нас, в нашей группе, на этот счет разные мнения, потому можешь не беспокоиться за своих приятелей-евреев… да и моих тоже.
– Спасибо, – насмешливо поклонился он, – за твою типично немецкую снисходительность к евреям.
– Негодяй! – Она попыталась было дать ему пощечину, но он успел схватить ее за руку.
– Ты это брось! – пригрозил он. – С автоматом ты, может, и справляешься, но боксера из тебя не выйдет. Бить себя я не позволю. Ты тут орала и угрожала, требуя от меня того, за что я могу получить пулю в лоб либо сесть в тюрьму на весь остаток жизни, но так и не удосужилась ничего объяснить. – Позабыв о страхе, он перешел в наступление: – Если я и решусь помочь вам, то вовсе не из боязни и не за деньги. Ладно, давай договоримся. Ты права: нет такого закона, который требует, чтобы я ползал как червяк. Ты меня убедила, я – с вами. А теперь сядь, держи свои руки и угрозы при себе и, не трепыхаясь, объясни все по порядку. И только так, а не иначе. Ясно?!
– Пусти руку, – угрюмо сказала она.
Он отпустил ее. Она смотрела на него с ненавистью. И вдруг рассмеялась.
– Знаешь, Билли, а ведь ты, честно говоря, рассуждаешь здраво. Кто бы мог подумать? По-моему, нам надо сварить еще кофе. И ты замерз. Пойди оденься, натяни свитер, и за завтраком мы потолкуем о том, как чудесно в двадцатом веке быть живым.
В спальне, пока он одевался, его снова начало знобить. Но, даже дрожа, он чувствовал необыкновенный подъем. Впервые он не отступил, не ускользнул, не уклонился. А речь шла о жизни или смерти – это ясно. С Моникой шутки плохи. В газетах каждый день пишут об угоне самолетов, о взрывах бомб, об убийствах политических деятелей, о массовых кровопролитиях, и все это замышляют и осуществляют люди, которые сидят за соседним письменным столом, едут с тобой в одном автобусе, ложатся в твою постель, обедают вместе с тобой. Уж так ему повезло, что и Моника оказалась из их числа, а он и вправду ни о чем даже не подозревал. Она причинила ему жестокую боль, нанесла оскорбление. Одно дело – знать, что ты человек никчемный, но совсем другое – услышать это от женщины, которой ты восхищался, более того, которую ты любил и верил в ее любовь!
Ее смех в конце беседы был данью уважения, и он принял эту дань с благодарностью. Теперь в глазах Моники он стал достойным противником, с которым следовало и обращаться соответственно. До сих пор он не старался переделать мир и был доволен тем, что занял в нем теплый военный уголок. Теперь его оттуда вытащили, и ему придется на это реагировать. Хочет он или нет, а во что-то его уже втянули. И он сразу же понял, что вся жизнь его коренным образом изменилась.
Черт бы ее побрал!
Когда он снова вошел в кухню, кофе был уже готов. Моника сбросила туфли и ходила по кухне в одних чулках, растрепанная – ни дать ни взять домашняя хозяйка, только что вставшая с супружеского ложа, чтобы приготовить завтрак мужу. Странно говорить в кухне о терроре, рассуждать о кровопролитии возле горящей плиты, выбирать жертву под стук кастрюль и сковородок! Он сел за исцарапанный деревянный стол, добытый на какой-то бельгийской ферме, и Моника налила ему кофе. Кофе она варит отлично, как всякая немецкая Hausfrau[24]. Он с удовольствием сделал первый глоток. Она налила кофе себе, ласково улыбнулась. Женщина, объяснившая ему, что его выбрали ей в любовники только потому, что он распоряжается гаражом, где можно брать грузовики для выполнения опасных заданий, исчезла. На некоторое время. На десять минут этого прохладного утра, думал он, глотая обжигающий кофе.
– Ну, с чего мы начнем? – спросил он и посмотрел на часы. – Давай побыстрее. Мне пора на работу.
– Начнем с начала, – ответила она. – С того, что творится в мире. А в мире все вверх дном. Кругом фашисты…
– И в Америке?.. – спросил он. – Брось, Моника.
– В Америке они пока действуют тайно, – раздраженно ответила Моника. – Не вылезают на поверхность. А кто снабжает их оружием, деньгами, помогает скрываться? Богачи из Вашингтона, Нью-Йорка, Техаса. Впрочем, если ты бережешь невинность, то нам не о чем разговаривать.
– Ты как будто цитируешь книгу.
– Ну и что? – удивилась она. – Чем это плохо? Вообще читать книги очень полезно, и тебе тоже не помешало бы кое-что почитать. А если ты так печешься о своей любимой родине, то могу тебя обрадовать: в Америке мы сейчас не действуем – наша группа, во всяком случае. За других я не отвечаю. Бомбы рвутся везде, и в Америке тоже, а будет их еще больше, обещаю тебе. Америка – это основание пирамиды, и потому именно она главная наша мишень. Ты глазам своим не поверишь, когда увидишь, как легко она рухнет, ведь построена-то она на песке – на лжи, безнравственности, ворованном богатстве, порабощении, а под этим ничего нет, пустота!
– Опять цитата? – усмехнулся он. – Может, проще взять книгу в библиотеке и дать ее мне почитать?
– И наша задача, – продолжала Моника, не обращая внимания на его насмешку, – показать это всему миру.
– И как же вы собираетесь действовать! Силами спятивших с ума гангстеров?
– Я запрещаю тебе употреблять это слово, – прошипела она.
– Называй их как хочешь. Бандиты. Наемные убийцы.
– Мы будем атаковать все чаще и чаще. Власти начнут тревожиться, почувствуют неуверенность и в конце концов испугаются. А страх заставит их делать одну ошибку за другой, и последствия с каждым разом будут все более роковыми. Примутся закручивать гайки, потом пойдут на губительные уступки, и люди, поняв, что их правители близки к поражению, поднимутся на новые схватки, пробьют новые бреши в стене.
– Может, сменишь пластинку, а? – сказал он.
– Сначала убьют президента правления банка, – вещала она в экстазе, – потом похитят посла, страну парализует забастовка, наступит девальвация. Откуда последует очередной удар, никто знать не будет, но
