Между прочим, это твоя настоящая фамилия?
– Нет, – не сразу ответил Уэсли.
– А настоящая?
– Она длинная и трудная, – сказал он уклончиво. – Плохо смотрится в титрах.
– Это твоя первая картина, – снова засмеялась она, – но ты быстро учишься.
– Хватаю на лету, – ухмыльнулся он.
– А что ты потом собираешься делать?
– Еще пока не знаю. – Он пожал плечами. – Поеду в Европу, если удастся.
– Ты талантливый парень. И это не только мое мнение. Оператор Фредди Кан уже видел весь отснятый материал и от тебя просто без ума. Поедешь в Голливуд?
– Может быть, – осторожно сказал он.
– Приезжай. Я обещаю тебе теплый прием.
Уэсли набрал воздуха в легкие.
– Но ты ведь замужем.
– Кто тебе об этом сказал? – спросила она резко.
– Не помню, кто-то говорил. В общем разговоре.
– Хорошо бы люди поменьше болтали. Это мое личное дело. А тебе не все равно?
– Что ты ответишь, если я скажу, что нет?
– Отвечу, что ты дурак.
– Тогда я этого говорить не буду.
– Так-то лучше. А ты в меня влюблен?
– Почему ты задаешь такой вопрос?
– Потому что мне больше нравится, когда в меня влюбляются. Поэтому я и стала актрисой.
– Ладно, – сказал Уэсли. – Я в тебя влюблен.
– Давай за это выпьем, – предложила она. – Вон на углу бар.
– Я дал себе слово не пить, – сказал он. Ему не хотелось, чтобы при Фрэнсис бармен попросил показать документ, подтверждающий его возраст.
– А я люблю выпить, – сказала она. – Зато мужчин люблю непьющих. Пойдем, я возьму тебе кока- колу.
Уэсли и Фрэнсис вошли в бар и увидели Рудольфа и художника-декоратора, рыжебородого молодого человека по фамилии Доннелли; они сидели за отдельным столиком и разговаривали.
– Ото! – прошептала Фрэнсис. – Начальство.
Всей съемочной группе было известно, что Рудольф финансирует производство картины и что именно он договорился с властями Порт-Филипа о разрешении на ночные съемки и о том, чтобы полиция перекрывала движение на улицах. Однако о том, что он приходится Уэсли дядей, никто не знал: в тех редких случаях, когда Уэсли разговаривал с ним при актерах, он называл его «мистер Джордах», а Рудольф, обращаясь к племяннику, говорил ему «мистер Джордан».
Фрэнсис и Уэсли пришлось пройти мимо столика, за которым сидели Рудольф и Доннелли. Рудольф улыбнулся им, встал и сказал:
– Добрый вечер, молодые люди.
Уэсли пробормотал что-то невнятное, а Фрэнсис улыбнулась своей самой обольстительной улыбкой и сказала:
– Какой заговор против нас, бедных актеров, готовят джентльмены в этой шумной берлоге?
Уэсли поморщился.
– Напротив, мы хвалим вас – двух таких талантливых актеров, – сказал Рудольф.
– А вы человек вежливый! – хихикнула Фрэнсис. – Какая восхитительная ложь.
Доннелли что-то буркнул.
– Пожалуйста, садитесь, – сказала Фрэнсис. – В Голливуде никто никогда перед статистами не встает.
Уэсли снова поморщился.
Рудольф сел. Доннелли мрачно уставился в стоящий перед ним стакан. За все время съемок никто еще не видел, чтобы он улыбнулся.
– Мистер Доннелли, – кокетливо сказала Фрэнсис, – раньше я не смела, а теперь, когда картина почти закончена, мне хотелось бы сказать вам, что я восхищена вашей работой. Я еще не видела отснятого материала и не знаю, как он выглядит на экране, но мне никогда не было так удобно двигаться перед камерой, как в ваших декорациях. – Она засмеялась, словно смущенная собственной смелостью.
Доннелли снова что-то буркнул.
