Уэсли заметил, как Фрэнсис плотно сжала зубы.
– Ну, не буду вам мешать – вы сейчас, наверное, решаете наши судьбы, – сказала она. – А мне надо еще подзаняться с Уэсли, – это у нее прозвучало так, словно Уэсли было десять лет от роду, – и подготовиться к завтрашней съемке, а то у нас трудная сцена.
Уэсли потянул ее за рукав, и, озарив их ослепительной улыбкой, она последовала за ним. Около соседнего столика она остановилась, но Уэсли решительно повел ее в глубину бара, где Рудольф и Доннелли не могли их слышать.
– Зачем ты с ними так заигрывала? – спросил он, когда они сели.
– Дорогой мой, в мед попадается больше мух, чем в уксус, – сказала она сладким голоском. – А вдруг эти двое приятных мужчин будут делать другую картину и от них будет зависеть, кого возьмут в ней сниматься, а кого вышвырнут на улицу.
– Ты слишком много кривляешься.
– В этом, мой милый, и состоит искусство, – холодно ответила Фрэнсис. – И если ты хочешь чего-нибудь добиться, тебе пора это усвоить.
– Я не хочу ничего добиваться такой ценой.
– Я тоже так рассуждала, когда мне было четырнадцать лет. А когда мне исполнилось пятнадцать, я стала думать по-другому. Ты просто немного отстал в своем развитии, дорогой.
– И слава богу.
Подошел официант. Фрэнсис заказала себе джин с тоником, а ему кока-колу.
– Не пила бы ты этот джин, – сказал Уэсли, когда официант отошел к стойке.
– Это почему же?
– Потому что после джина от тебя противно пахнет.
– Не беспокойся, дорогой, – холодно сказала Фрэнсис. – Мне завтра рано утром идти к парикмахеру, и я сегодня не собираюсь заниматься никакой гимнастикой.
Уэсли угрюмо замолчал. Официант принес джин и кока-колу.
– Во всяком случае, если несколько совершенно безобидных женских штучек вызывают у тебя такое возмущение, – сказала Фрэнсис, потягивая джин с тоником, – то есть люди, которые находят их очаровательными. Вот, например, этот милашка мистер Джордах, у которого столько денег. Когда он меня видит, у него глаза так и загораются.
– Не заметил, – сказал Уэсли, оскорбленный тем, что кто-то посмел назвать его дядю «этот милашка мистер Джордах».
– А я вот заметила, – уверенно сказала Фрэнсис. – И держу пари: как мужчина он не пустяк. Я знаю такой тип – холодная внешность янки и вулкан внутри.
– Да он тебе в отцы годится.
– Только в том случае, если он начал этим заниматься очень рано. Спорим, так оно и было.
Уэсли встал.
– Мне надоело слушать подобную ерунду! Я ухожу. Посмотрим, как у тебя пойдут дела с этим милашкой мистером Джордахом, у которого столько денег.
– Ах ты, боже мой, – сказала Фрэнсис, не двигаясь с места, – какие мы сегодня чувствительные.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ровным тоном ответила Фрэнсис. – Не утруждай себя оплатой счета.
Уэсли прошел мимо столика, за которым сидели дядя и Доннелли. Ни один из них на него не взглянул. Он вышел на улицу, чувствуя себя как обиженный ребенок; в груди у него все кипело.
Пять минут спустя Фрэнсис встала и направилась к выходу. Около столика, где сидели Рудольф и Доннелли, она остановилась и попыталась завязать разговор, но они его не поддержали. В гостинице она на этот раз прошла прямо в свой номер и долго разглядывала себя в зеркало.
А в баре Доннелли и Рудольф говорили вовсе не о кино. Доннелли был архитектором, но теперь стал работать художником-декоратором, обнаружив, что проектировка убогих невысоких зданий, которые он считал недостойными своего таланта, дает ему лишь мизерные комиссионные. Во время подготовки «Комедии реставрации» он подружился с Рудольфом и сначала застенчиво, а затем все с большим воодушевлением стал рассказывать ему о своем честолюбивом плане, требующем, однако, серьезной финансовой поддержки. И сейчас он посвящал Рудольфа в детали этого плана.
– Мы живем в век переизбытка людей, как выражаются англичане, – говорил он, – и дело не только в том, что появились новые машины или возросла численность населения, но и просто в возрасте. Люди уходят в отставку – либо потому, что им надоело работать и они располагают достаточными средствами, либо потому, что уже не выдерживают постоянного напряжения, либо их вытесняет более молодое поколение. Дети вырастают и покидают родной дом. И старые дома внезапно оказываются слишком большими для их владельцев, город, в котором они живут, их либо пугает, либо теряет прежнюю привлекательность. Размер пенсий или сбережений не позволяет им держать прислугу; теперь им по карману только маленькие квартиры, но в таких домах живут обычно молодые пары с детьми, и они смотрят на стариков как на пришельцев из прошлого столетия; друзей их возраста рядом уже нет: они тоже разъехались в попытке решить аналогичные проблемы… Старики хотят сохранить независимость, но боятся одиночества. Им нужна новая среда обитания, отвечающая их новым потребностям и возможностям, – среда, где их окружали бы люди тех же лет, с теми же проблемами и нуждами; люди, которые всегда готовы прийти на помощь, но могут и сами обратиться за помощью к соседу, и одна мысль об этом заставляет человека чувствовать, что он не зря живет на свете. – Доннелли говорил убежденно, точно генерал, излагающий план освобождения осажденного гарнизона. – Это должен быть настоящий комплекс, – продолжал он, выразительно жестикулируя большими руками, словно уже клал кирпич и мешал цемент, возводя новые здания: магазин, кинотеатр, небольшую гостиницу для гостей, лужайку для гольфа, плавательные бассейны, теннисные корты, лекторий… – Все это, конечно, не для бедняков. Кому, кроме
