Сидорфа. Да, дела идут все хуже, положение его все сильнее запутывается.
— Гарбрехт, — наконец произнес майор не поднимая головы, — я читал ваши донесения.
Больше он ничего не сказал, снова углубившись в медленное, тщательное изучение бумаг; прикрыл глаза руками, еще ниже склонил голову, и под подбородком у него образовалась большая жирная складка.
— Так что? — Гарбрехт взял на себя инициативу, так как был уже не в силах выносить этого томительного подозрительного молчания.
Добелмейер еще немного помолчал; наконец заговорил снова:
— За все любой даст вам не больше десяти марок. Думаю, правительству Соединенных Штатов следует привлечь вас к суду за получение денег обманным путем.
— Мне очень жаль, — засуетился Гарбрехт, — но мне казалось, это как раз то, что вам нужно, и я…
— Не нужно мне лгать! — оборвал майор и, подняв все же голову, своими рыбьими глазами уставился на него.
— Дорогой майор… — начал было Гарбрехт.
— Замолчите, — спокойно приказал майор. — Мы здесь сейчас заняты созданием нового режима. Для этого вы должны давать нам нужные сведения. Тогда все будет в порядке. Если вы сделать этого не в состоянии, ищите себе другую работу. Надеюсь, теперь вам ясна позиция нас обоих?
— Да, сэр, — торопливо откликнулся Гарбрехт.
— Не мне учить вас вашему бизнесу сейчас — уже поздно. Существует только один способ, когда проведенная операция окупает себя; есть только одно правило, которому нужно всегда строго следовать. Все наши тайные агенты должны действовать так, как будто народ, за которым они шпионят, является активно действующим врагом Соединенных Штатов, как будто между нами началась война. В противном случае собираемая вами информация не имеет никакого смысла и осязаемой ценности, она бесцельна. Когда вы приносите мне информацию, это должна быть достоверная информация о врагах, которые ищут в нашей обороне слабые места, создают различные склады вооружения, сосредоточивают свои войска, вооруженные силы в специальных отведенных для этой цели местах, повсюду ищут удобные поля, где прогремят решающие сражения. Меня не интересуют собранные на скорую руку сплетни. Мне необходимы сведения о диспозиции вражеских сил и четкие указания на агрессивные намерения в отношении нас, американцев. Ясно?
— Да, сэр.
Майор поднял со стола три защепленных скрепкой листа.
— Вот ваше последнее донесение. — С этими словами он спокойно, методично вначале разорвал его пополам, потом две половинки еще пополам и презрительно бросил клочки на пол. — Вот что я о нем думаю.
— Понятно, сэр.
Гарбрехт чувствовал, как ручейки пота затекают под воротник, и понимал, что для майора его состояние не осталось незамеченным, — по-видимому, оно его забавляло. Но что он мог сделать, чтобы скрыть это?
— Наша контора отослала последний доклад, построенный на кухонных сплетнях, — сурово продолжал майор. — С этого дня мы будем посылать только полезную информацию военного характера или вообще ничего! Я не намерен платить вам за проделанную за последние две недели работу. Вы не заработали этих денег. Убирайтесь отсюда! И не возвращайтесь, покуда у вас не будет на самом деле что-то важное, чтобы сообщить мне. — И снова склонился над бумагами на столе.
Гарбрехт тихо встал и вышел, сознавая, что майор так и не поднял головы, когда он закрывал за собой дверь.
Греты дома не было, и ему пришлось простоять на улице возле двери весь вечер на холодном ветру, так как эта стерва привратница отказывалась признавать его и открывать ему дверь. Грета вернулась только за полночь — ее в закрытом автомобиле привез какой-то американский офицер. Он долго, неловко целовал ее на прощание, и Гарбрехту пришлось наблюдать за этой любвеобильной сценой с другой стороны улицы, где он укрылся в густой тени. Машина уехала, и Гарбрехт торопливо перешел через разбитую улицу, чтобы опередить Грету, встретить ее до того, как она проскользнет в дом.
Грета говорила по-английски и служила американцам в качестве машинистки и клерка, подшивающего документы в досье, ну а по вечерам, по-видимому, выполняла неофициальную, внештатную работу. Гарбрехту не хотелось слишком глубоко под нее копать. Грета очень мила, она разрешала ему пользоваться своей комнатой, когда он находился в Американской зоне, к тому же у нее в шкафу всегда приличный запас консервных банок, которые постоянно дарили ей ее сотрудники; она женщина щедрая, добросердечная и вполне довольна их отношениями.
До поражения Германии в войне Грета была завзятой патриоткой: Гарбрехт познакомился с ней, когда она навещала раненых в госпитале, а он лежал там с только что ампутированной рукой, после печального для него возвращения из России. Гарбрехт не мог точно сказать, что руководило ею в ее чувствах к нему — патриотизм, жалость или извращенность, — да он и не старался глубоко вникать в ее мотивы. В любом случае Грета оставалась уютным пристанищем, где можно бросить надежный якорь, все эти дикие прошедшие годы, и он любил ее.
— Привет! — Неслышно подкрался он к ней сзади.
Она возилась с замком и резко обернулась, словно он ее сильно напугал.
— Ах! — вырвалось у нее. — Я не знала, что ты сегодня придешь…
— Извини, я никак не мог связаться с тобой.
Наконец ей удалось открыть входную дверь, и они вошли вместе. Грета отперла дверь своей комнаты на первом этаже и с раздражением, изо всех сил захлопнула ее за собой. «Так, понятно, — без особой радости подумал он, — мне сегодня здесь ничего не улыбается». Вздохнул, спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — ответила она; медленно, методично стала раздеваться, позабыв о своей обычной грациозной стыдливости, не покидавшей ее даже в этой маленькой, грязноватой, обшарпанной комнатке.
— Тебе помочь? — вежливо осведомился Гарбрехт.
Грета, перестав стаскивать чулки, задумчиво смотрела на него. Качнув головой, резко стащила за пятку чулок с правой ноги.
— Ты бы, конечно, мог, — она презрительно сощурила глаза, — но ты этого не сделаешь.
Гарбрехт бросил на нее косой взгляд.
— Почем ты знаешь?
— Потому что ты каким был, таким и остался, — холодно пояснила она. — Слабаком, тихоней. В общем, отвратительным.
— В чем дело? Что я должен сделать для тебя?
Ему, конечно, было бы легче, откажись она говорить, но ведь спросить-то все равно нужно.
Грета методически стаскивала чулок с левой ноги.
— Возьми с собой четверых-пятерых друзей — бывших героев немецкой армии, — заговорила она все с тем же пренебрежением, — и отправляйтесь к дому Фреды Рауш. Сорвите с нее одежду, побрейте наголо голову и в таком виде проведите ее по улице.
— Что-что? — Гарбрехт не верил собственным ушам. — Ты думаешь, что говоришь?
— Ты всегда вопил о чести, — громко произнесла Грета. — Твоя честь, честь армии, честь Германии!
— Да, но при чем здесь Фреда Рауш?
— Честь — это для немцев только тогда, когда они побеждают, да? — Грета злым жестом стащила платье через голову. — Просто отвратительно!
Гарбрехт покачал головой.
— Не знаю, о чем ты говоришь. Мне казалось, что Фреда — твоя хорошая подруга.
— Даже французы были куда храбрее вас! — Грета не обращала никакого внимания на его слова. — Ловили своих женщин, бесцеремонно брили им головы…
