люди по натуре не любопытны. Если у каждого аборигена есть свой отдельный дом, значит, в городе тысяч двадцать жителей. А подивиться на нас явились от силы две сотни. И почти все приехали на собственном транспорте.
— Стало быть, по-вашему, нас встречали только фанатики технического прогресса?
— Скажем так: изобретатели. Наши машины интересовали их гораздо больше, нежели мы сами. Такие соседи не станут совать нос в чужие дела, но и сами не вызывают любопытства.
О'Хейган подозрительно уставился на исписанные листки бумаги, разбросанные по столу.
— Вы намерены отправиться дальше?
— Да. — Капитан решил ограничиться самым коротким ответом.
— А экипаж? Желающие есть?
— Пока не знаю.
Ученый тяжело вздохнул.
— Я до смерти устал от полета. Он доконает меня, Вэнс. Но если мне придется жить среди людей, которые каждые два года заново изобретают велосипед, я спячу. Возьмите меня с собой.
— Спасибо, Деннис. — Гарамонд вдруг почувствовал, как защипало глаза.
— Не стоит благодарности, — отрывисто произнес О'Хейган. — Давайте лучше посмотрим, чем вы собираетесь набить эти летающие душегубки?
18
Вопреки ожиданиям, Гарамонд собрал два экипажа по четыре человека и возобновил перелет. На рассвете обе машины поднялись в воздух и, не сделав прощального круга, не помахав даже крыльями, беззвучно ушли на восток.
День 193-й. Около 2.160.000 километров Вероятно, это последняя запись в моем журнале. Слова утрачивают свое значение. Мы заметно меньше разговариваем друг с другом. Но молчание не вызвано отчуждением, напротив, мы стали единым организмом. Поэтому странно, когда кто-нибудь вдруг начинает шевелить губами и языком, вызывая бессмысленные звуковые колебания. Произнесенные фразы рассыпаются на отдельные слова, слоги, звуки, услышанное больше не воздействует на работу мысли.
Порой мне кажется, то же самое происходит и со зрением. Мыслительный процесс никак не связан со зрительными образами. Мы пронеслись над тысячью морей, десятком тысяч горных стран. Возникнув на горизонте, они каждый раз поражают своей одинаковостью. Необычной формы вершина, излучина реки, причудливая группа островов появляются, суля новизну, однако тут же превращаются в банальные, безликие географические детали рельефа и бесследно исчезают. Я бы назвал это явление обманчивым разнообразием монотонности. Не будь у нас инерциальных датчиков курса, мне бы казалось, будто мы кружим на одном месте.
Впрочем, это не совсем так, поскольку мы научились ориентироваться по дневным ребрам на небе. Забавно думать о себе как о микроскопической мошке, залетевшей в сферический купол гигантского собора. Все наше сомнительное преимущество перед нею — это умение держаться постоянного направления по граням подвешенной в центре купола хрустальной люстры. Ведя машину под одним углом к прозрачно- голубым полоскам, я могу полчаса лететь, ни разу не услышав зуммера черного ящика, требующего поправки. Второй черный ящик, портативный детектор дельтонов, по-прежнему молчит, хотя мы в пути уже полгода. Деннис был прав: нам повезло с первой дельта-частицей.
Обратный прогиб, горизонта позволяет на глазок поддерживать постоянную высоту полета. Недавно мне пришло в голову, что при размерах Орбитсвиля у линии горизонта не должно быть никакого заметного изгиба, но Деннис, как всегда, сумел придумать правдоподобное объяснение. На самом деле горизонт прямой, а его вогнутость — это оптический обман. По его словам, еще древние греки учитывали подобный эффект при строительстве храмов.
Обе машины показали себя с лучшей стороны. Летим без непредвиденных поломок. На обоих самолетах имеется по запасному двигателю, что намного увеличило нагрузку, но это необходимо. Главный блок гиромагнитного двигателя — просто металлическая болванка, в которой большинство атомов кристаллической решетки колеблются в унисон и резонируют. Однако атомный оркестр способен без предупреждения разладиться и зазвучать в диссонанс. Тогда мощность упадет до нуля, и единственный выход — замена двигателя. Нам дано воспользоваться такой возможностью лишь дважды.
К счастью, пока возникают только незначительные технические трудности. Серьезных неполадок, из-за которых пришлось бы пойти на вынужденную посадку, до сих пор не возникало, хотя они могут произойти в любой момент и с каждым днем все с большей вероятностью.
Наибольшее опасение вызывает не техника, а биологические автоматы, то есть сами люди.
Все, кроме молодого Бронека, страдают мигренями, головокружениями, морской болезнью, запорами. Отчасти этим мы обязаны, по-видимому, затяжному нервному напряжению, но из-за растущей ненадежности авиации не решаемся прибегать к транквилизаторам. Особенно меня тревожит Деннис. Наверное, не следовало брать его с собой. День ото дня он седеет, дряхлеет, с трудом выдерживает вахты за штурвалом. Протеин и лепешки из дрожжевого теста даже в лучшие времена не вызывали аппетита, теперь желудок Денниса напрочь отказался их принимать. О'Хейган быстро теряет в весе.
Приходится признать, что затея с самого начала была неудачной, и игра не стоит свеч. Продолжать авантюру значит рисковать человеческими жизнями.
Совсем недавно я ни за что не признался бы себе в этом. Но тогда мы еще не начали расплачиваться за вызов, брошенный Большому О. Пусть расстояние, которое мы взялись преодолеть, составляет сотую долю окружности О, но позади — лишь малая часть этой доли. Сам я тоже наказан за самонадеянность: я спокойно думаю о погибшей жене, о ребенке, без эмоций вспоминаю Дениз Серра и равнодушно произношу имя Элизабет Линдстром…
Ничего не происходит. Я ничего не чувствую.
Это моя последняя дневниковая запись.
Писать больше не о чем. Мне больше нечего сказать.
Пол вибрировал. Стоя на коленях у койки О'Хейгана, Гарамонд сказал:
— Тут лето, Деннис. Мы влетели прямо в лето.
— Не все ли равно?
Казалось, под простыней ничего нет. Тело старика стало почти бесплотным, словно мумия ребенка.
— Я уверен, здесь растут фруктовые деревья.
Усмешка Денниса напоминала оскал черепа.
— Шел бы ты со своими фруктовыми деревьями… сам знаешь куда.
— Если вы сумеете что-нибудь поесть, то поправитесь.
— Я так отлично себя чувствуют Вот только отдохнуть не помешает. — О'Хейган вцепился в запястье Гарамонда. — Брось, Вэнс. Обещай, что не прервешь из-за меня экспедицию.
— Обещаю. — Капитан разжал его прозрачные пальцы и встал с колен. Теперь, когда решение созрело, выполнить его было на удивление просто. — Прекратить перелет — в моих собственных интересах.
Не слушая протесты старика, он двинулся по тесному проходу к затемненной кабине. За штурвалом сидел Бронек. Рядом, в кресле второго пилота бодрствовал Сэмми Ямото. Отвинтив крышку, он ковырял отверткой во внутренностях детектора дельтонов. Гарамонд хлопнул его по плечу.
— Не спится, Сэмми? Ведь ты полночи продежурил.
Ямото поправил на носу дымчатые очки.
— Лягу через несколько минут, только разберусь с этой рухлядью.
— Почему рухлядью?
— Эта дрянь, сдается мне, не действует.
Капитан посмотрел на панель прибора.
— Судя по индикаторам, детектор исправен.
— Сам вижу, но взгляните сюда. — Ямото три раза щелкнул тумблером питания. Оранжевые буквы индикатора «Готов к работе» светились не мигая. — Халтура, — с горечью констатировал астроном. — Я сам никогда не догадался бы проверить, если бы сегодня ночью не вырубил из экономии генератор напряжения. Сижу себе, смотрю вперед, мечтаю, и вдруг меня словно током ударило: на всех панелях лампочки погасли, а те горят!
— Разве это доказывает, что детектор не фурычит?
