«Очень виноват перед тобой, Нина. Еще тогда, после нашего последнего разговора, я дал себе слово как-то загладить совою вину. Это письмо — первая попытка. Ты больше других имеешь право узнать первой о подробностях удивительных открытий, к которым прикоснулся и твой покорный слуга...
Мир уже знает главное. Стучат, захлебываясь, телетайпы, летят в эфире сообщения, переверстываются полосы газет. Честное слово, сам себе завидую...
Не подумай, что рисуюсь, стараясь набить себе цену. Нет, Нина, я все такой же. Беру пример с Чумака, который не зазнается ни при каких обстоятельствах. К тому же раскланиваться перед публикой мне будет просто некогда. Работы тьма. Даже это письмо пишу в коротком антракте между двумя репортажами.
Когда я поставлю последнюю точку, эти листки будут вложены в почтовую машину нашего Центра Связи. Через несколько минут Мурманский почтамт примет сигналы Лунограда. Фотоавтомат изготовит копию моего письма, заклеит ее в конверт, который затем попадет в трубу пневматической почты и будет доставлен тебе домой. Как видишь, послать письмо за четыреста тысяч километров очень и очень просто. Пишу об этом потому, что не уверен — читала ли ты о почтовой космической связи. Дело новое, о нем многие еще не знают...
Словом, я надеюсь, что ты будешь читать эти строки уже через час-полтора. И, наверное, перед тобой будет лежать сегодняшняя «Комсомолка» с моим первым репортажем. Заканчивается он рассказом о том, как мы обнаружили в районе кратера Циолковский чужой звездолет, а в нем — живого и здорового человека, Платона Сергеевича Журко.
Не хочу повторяться, и поэтому полностью опускаю все события, которые предшествовали этой удивительной встрече. О них ты прочитаешь в газете. Подробности, не попавшие на газетные страницы, расскажу при встрече. Надеюсь, что увидимся мы в Москве. Всех родственников Платона Сергеевича, конечно, пригласят на встречу с ним.
Итак, мы совершенно неожиданно встретили в глубине лунной пещеры человека. Костров потом рассказывал, что у него даже мелькнула мысль — а не видим ли мы лишь объемное изображение, не испытываем ли нечто вроде полного «эффекта присутствия» при давно минувших событиях. Но первое же прикосновение к доктору убедило, что перед нами — настоящий живой человек.
Сама понимаешь, он изумился не меньше нашего. Ему даже стало плохо, и Сереже пришлось раскрыть свою медицинскую сумку. Мы тут же решили: надо как можно быстрее доставить Платона Сергеевича на наш корабль. Осмотр помещений — их назначение еще оставалось для нас секретом — можно будет произвести и позднее. С первой же минуты, едва мы увидели доктора, каждый из нас твердо поверил, что ни Синие Жуки, ни другие обитатели пещеры не причинят нам вреда. Дальнейшие события показали, что мы не ошиблись.
Соколов приказал Кострову и мне оставаться около доктора, а сам вместе с Чумаком пошел к выходу. В глубине души я боялся, что закрывшаяся за нами дверь больше не раскроется. Но едва Соколов приблизился к белой стене, перед ним распахнулось овальное отверстие. Андрей Федорович сказал, что они вернутся через полчаса со скафандром для доктора. Наши товарищи переступили порог, и стена «сжалась» за ними, стала такой же гладкой и однородной, как прежде. Наконец, Платону Сергеевичу стало лучше. Он начал разговаривать с нами. И знаешь, что его больше всего поразило? Мой ответ на вопрос, какой сейчас год. Оказывается, доктор до встречи с нами считал, что прошло всего чуть больше суток с тех пор, как он покинул Землю. Он просто-напросто проспал более чем полвека — а точнее сказать, находился в состоянии анабиоза.
Но расспросить никаких подробностей я не успел. Первое интервью с человеком из прошлого (ручаюсь, ничего подобного в истории журналистики не было!) прервалось на полуслове. В конце коридора все так же мягко и внезапно раскрылась повальная дверь, и навстречу нам шагнули четыре фигуры в скафандрах. Это были наши товарищи.
Соколов и Чумак не успели добраться даже до выхода из пещеры. Помешали им не Синие Жуки. Они, умницы, на этот раз даже не показались, будто понимали намерения людей. Совершенно неожиданно Соколов и Чумак увидели Эдуарда Васюченко и Гришу Гуридзе — ребят из Лунограда. Оказывается, на базе было получено сообщение Дроздова о том, что мы вошли в пещеру и не подаем о себе вестей. Лунолет, пострадавший во время спасения американского инженера, к этому времени был уже в полной исправности, и Бороздин распорядился немедленно направить его к нам — на выручку. Хоть помощь уже и не требовалась, прибытие машины оказалось очень кстати. Нашим не пришлось возвращаться к «Циолковскому», потому что предусмотрительный Васюченко прихватил даже не один, а два запасных скафандра и десяток баллонов кислорода.
Платона Сергеевича наскоро инструктировали, обрядили в скафандр, и все мы благополучно вышли наружу. Гуридзе чуть не плакал — так хотелось ему осмотреть постройку Пришельцев. Но Соколов, конечно, не позволил, сказал, что всему свое время.
Не буду описывать, как мы добрались до планетолета, как встретил твоего прадедушку Дроздов. Скажу только, что при виде нашего гостя профессор даже забыл высказать многочисленные упреки в наш адрес, которые заготовил за время затянувшегося ожидания. И первое, что потребовал Виктор Иванович от доктора — подробно рассказать обо всех своих приключениях. Я, конечно, постарался не упустить случая. То, о чем сообщил нам Платон Сергеевич, застенографировано — слово в слово. Посылаю мою запись. Правда, она литературно не обработана, но это даже интереснее. Ты будешь как бы слушать своего прадеда. Я опустил только повторы, часть междометий и незаконченные фразы. Учел возбужденное состояние доктора и ввел этакий коэффициент спокойствия. А в остальном — изменений никаких».
Рассказ доктора
«Не беспокойтесь, пожалуйста, я ничего не забыл. Сами посудите, разве выветрятся из памяти события вчерашнего дня? А я, хоть убейте, никак не могу представить, что проспал столько лет. Не укладывается, честное слово! Знаете, товарищи, не могу отделаться от мысли, что мне все это снится. Так и кажется, проснусь — и снова увижу себя в тайге... Кстати, я правильно говорю — товарищи? У вас сохранилось это обращение? Вот и хорошо. Чудесно! Товарищи... Милые вы мои... Извините, я волнуюсь. Хоть старикам болтовня? простительна. А мне сейчас сто четыре года, верно? Вот и не верь после этого в чудеса...
С чего же мне начать? Говорите, вы нашли записки нашего комиссара. Ах, Дима, Дима, какой хороший был человек! Не пришлось нам больше встретиться... Да. Ну что ж, моя задача упрощается. Буду рассказывать с того момента, как я подстрелил своего бывшего пациента. Исправил, так сказать, прошлую ошибку. Значит, выстрелил в этого подлеца и, конечно, выдал себя. Знаете, об одном только пожалел: Диму под удар поставил. Он ведь такой, в беде товарища не бросит. Начнет стрелять с дерева — и все, снимут его оттуда пулей... Потому я и помчался в кусты, сломя голову. Бегу, а сам думаю: хоть бы погнались все за мной, ушли от того места, где был комиссар. А вокруг — вжик, вжик! Пришлось спрятаться за дерево, иначе подстрелили бы, как рябчика.
Дима Соснин, наверное, описал тот странный крик, который вдруг послышался за моей спиной. Даже со всеми подробностями? А я, верите ли, не очень и удивился. Нервы до того были взвинчены, что новое просто не воспринималось. Вам, конечно, не приходилось бывать под пулями, верно? И не советую. Хоть и считали меня в отряде человеком не робкого десятка, но вам я признаюсь. Трусил всегда во время перестрелки отчаянно. Душа в пятках сидела. И так трудно было с собой бороться, что другой раз ничего вокруг не замечал...
Словом, прошло не меньше минуты, пока крик достиг моего сознания. Оборачиваюсь — мать честная! Лежит в нескольких шагах от меня человек. Хочет подняться и не может. Глаз у меня, сами понимаете, наметан, раненого за версту отличу. Я подумал, что это авиатор. Почему? Да просто другое объяснение в голову не могло прийти. Одежда на нем странная, сделана вроде из оберток от шоколада, на голове круглый шлем. А за кустами, откуда он появился, виднеется что-то похожее на воздушный шар. Вот у меня и мелькнула мысль: занес ветер в наши края авиатора из чужой страны, а тут его и подранили. Такая злоба у меня на казаков поднялась! Думаю, человек ради науки жизнью рисковал, а вы в него стрелять? Ах вы,
