тревожные мысли. Он представлял, как томятся сейчас товарищи, как переживает Наташа, и снова хватала за сердце ледяная лапа. Самое страшное ощущение — сознавать собственное бессилие перед врагом!
А крошечные враги наступали. Ржавые чернильные разводы появились на стенах, на потолке, на приборах. Вместе с воздухом микробы рассеялись по всей рубке, и всюду они жадно набрасывались на пластмассы.
Это как цепная реакция, думал Костров. Если скорость их размножения не замедлится, через несколько часов все вокруг превратится в фиолетовую пыль. И никак не задержать слепой поток разрушения. Корабль на девяносто процентов состоит из пластиков. То, чем гордились конструкторы, оказалось самым уязвимым местом!
Послышалось тихое басовитое гудение. Сергей стремительно — метнулась русая прядь — обернулся. Еще до того, как начать свои исследования, он дал задание «Ладе»: рассчитать, когда окажутся под угрозой важнейшие агрегаты. И вот электронный мозг сообщал о том, что проделал анализы и вычисления.
— Говори, — потребовал Костров.
— Система вентиляции выйдет из строя через один час семнадцать минут, — раздался бесстрастный голос. — Вероятная ошибка плюс-минус две минуты. Система терморегуляции выйдет из строя через один час двадцать две минуты. Вероятная ошибка плюс-минус две минуты. Нарушения в моей работе могут появиться через один час ноль пять минут. Вероятная ошибка…
Робот продолжал бубнить, но Костров больше не слушал. Значит, двигатель должен быть остановлен не позже, чем через час. Неисправность в киберпилоте может привести и к ядерному взрыву, с этим шутить нельзя. А полет по инерции означает недели ожидания. За это время от мощного космического лайнера останется один металлический остов. Что ж, выход может быть только один. Надо открыть люк и впустить в рубку Пространство. Все кончится быстро, он даже не успеет почувствовать боли. Но зато микробы опять станут спорами, прекратится их страшная деятельность. И ребята, и Наташа будут в безопасности. Они дождутся помощи. А для него останется лишь Аллея Вечной Славы…
Он тряхнул головой, отбрасывая наваждение. Еще не хватало — лезет всякая нудь! Но положение и в самом деле критическое. Надевать скафандр бессмысленно — микробы, которые по-прежнему есть в его теле, разрушат защиту быстро. Так стоит ли продлевать агонию?
А может быть… Боясь поверить вдруг возникшей надежде, он приказал «Ладе» повторить ее расчеты. И вот та фраза, которую он сначала прослушал:
— Разрушение герметической перегородки между рубкой и нижними отсеками может произойти через семь часов пятнадцать минут. Вероятная…
— Дальше! Система ручного управления!
— Система ручного управления выйдет из строя через восемь часов тридцать минут.
— Хватит, — сказал Костров. Нет, не утешили его такие предсказания. При нынешнем режиме работы двигателя до Земли лететь больше десяти часов. А увеличивать скорость полета сейчас нельзя. Плазменный двигатель — штука капризная, пока он окончательно войдет в новый режим, потребуется часа полтора. А «Лада» к тому времени уже откажет. Ручное управление ее не заменит, оно лишь помогает удерживать существующие параметры. Так что же, неужели тупик?
Костров прижал ладонь к горячему лбу, тяжело задумался.
Давно, в детстве, читала она страшный рассказ Эдгара По. Человек осужден инквизицией. Он лежит, крепко привязанный к скамье, а над ним грозно раскачивается огромный маятник с острым лезвием на конце. С каждым взмахом сверкающая сталь приближается к живому телу. И это медленное движение, это ожидание смерти причиняет человеку невыразимые мучения.
Сейчас она испытывала нечто похожее. Беда, слепая и огромная, раскачивалась над головой — вот- вот обрушится, сомнет, растопчет. Пусть стремительная опасность грозила в первую очередь не ей, а мужу. Это было еще тяжелее. Со своей болью справиться можно, а как быть с чужой? Чем могла она помочь самому близкому своему человеку? Отделенный от нее непроницаемой многослойной перегородкой, он один на один боролся с неведомым грозным противником. И она не знала, чем кончится эта схватка.
Сергей молчал. Они не могли больше переговариваться — аппарат видеофона в рубке разрушен, связь оборвалась. Но Костров успел передать, что справиться с микробами не сумел, что надо быть готовыми ко всему. Он велел всем надеть скафандры, подготовиться к состоянию невесомости, надежно укрыть материалы экспедиции. Каждый сразу понял, что скрывалось за таким распоряжением…
Но тяжесть не исчезала. «Циолковский» мчался по прежней орбите, с прежней скоростью. Как будто ничего и не произошло, будто до встречи с Землей оставались короткие часы.
— Не понимаю, почему медлит наш командир, — сказал Кларк. — Лететь так — безумие.
Они сидели вдвоем. Чумак и Панин ушли в складской отсек «укладывать пожитки», как выразился Виктор. Кларк хотел пойти с ними, но Чумак выразительно кивнул на поникшую Наташу. И англичанин остался, хотя в эти минуты он меньше всего думал о своих рыцарских обязанностях.
— Это может кончиться очень печально, — продолжал он, не дождавшись ответа. — Для всех нас. Я чувствую себя словно на пороховой бочке с горящим фитилем.
— Что же вы предлагаете? — спросила Наташа. Голос ее прозвучал сухо, отчужденно.
— Я ничего не предлагаю. Я лишь высказываю личную точку зрения.
— Так что бы вы сделали на месте командира?
— На его месте я не стал бы так безрассудно рисковать судьбой экспедиции. Извините меня за прямоту, но в данной ситуации есть только один вариант.
— Вы хотите сказать…
— Двигатель давно нужно было остановить. Мы все ясно слышали — аппаратура в рубке разрушается. Значит, может начаться неуправляемая реакция. Кроме того, имеется возможность справиться и с этой чумой. Надо только открыть наружные люки. И микробы вымерзнут.
— А Сережа?
— У него есть скафандр. Впрочем, даже если скафандр уже разъеден, все равно надо было решиться.
— Но это же ужасно!
— Мы, космонавты, — люди суровой профессии. Риск всегда рядом с нами. И, когда нужно — когда нет иного выхода, приходится жертвовать собой. Вы же знаете, конечно, о своих соотечественниках, которые во время Великой войны собственными телами закрывали амбразуры дотов. Прекрасная смерть!
Кларк видел: каждое его слово действует на Наташу как удар. Но сейчас ему было не до приличий — так хотелось высказать все, что успело накипеть на душе.
— Вы обвиняете мужа в трусости? — медленно спросила Наташа.
— Нет. Мистер Костров — более опытный и умелый космонавт, чем я. У него гораздо больше заслуг перед человечеством. Но не допускаете ли вы, что под влиянием болезни он… как бы это сказать — потерял контроль над своими поступками? И из-за этого мы все мчимся навстречу гибели?
— Замолчите!
— На моей стороне логика. Вспомните, о чем говорил командир, прежде чем связь нарушилась. Через семь с небольшим часов микробы проникнут и в нашу каюту. Через восемь часов откажет ручное управление. Сейчас остается и того меньше. А сколько лететь до Земли?
— Послушайте, мистер Кларк. Я не хочу сейчас оправдывать поступки Сергея. Но я убеждена — он действует правильно. Вы беспокоитесь за судьбу экспедиции. Знаю, вы готовы пожертвовать жизнью ради товарищей, как и любой из нас. И поверьте мне — Сережа ни на минуту не задумается сделать то же самое, если ничего больше не останется. А раз он выжидает, значит, надеется на благополучный исход.
— Не уверен, — сказал Кларк.
— Вы плохо знаете наших людей, Джордж. Если одному грозит беда — все поднимутся, пойдут на выручку. И Сергей не хочет сдаваться раньше времени. Убеждена — он ждет, что с Земли придет помощь.
— Там же ничего не знают. Никто не станет посылать планетолет, если нет полной уверенности, что нас надо выручать.
