— планетарные двигатели. Мы в состоянии добраться до любой из планет и совершить посадку. Но не больше. Снова нам никогда уже не взлететь.
Впрочем, подходит только одна планета — третья по счету, как и наша Земля. Две внутренние расположены слишком близко к центральному светилу, лишены атмосферы, и о жизни на них говорить не приходится. А внешняя — гигант, почти вдвое крупнее Юпитера. Так что выбор предопределен самой природой. Но пока мы мало что можем сказать о последнем своем пристанище. «Ульма» сообщила лишь основные данные: масса — 0,88 земной, период обращения вокруг звезды — 1 год 7 месяцев, плотная азотно-кислородная атмосфера. На поверхности возможны открытые водоемы, климат должен быть жарким, но подходящим для человека. А более подробные сведения получим через несколько дней, когда выйдем на круговую орбиту.
Мы можем до бесконечности гадать, как встретит нас планета, окажется ли она благосклонной к потерпевшим космическое кораблекрушение. Но одно несомненно: здесь нам суждено провести свои последние часы, и далекая Родина ничем не поможет. И винить в этом некого — законы природы не перепрыгнешь.
Я даже не знаю, зачем все это сейчас говорю. Конечно, не потому, что «надо перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь». Кроме Роберта, никто из людей не услышит этих записей. Скорее всего им суждено просто рассыпаться в пыль от времени. Элементарная логика подсказывает такой именно вариант. Но где-то в тайниках души все-таки живет сумасшедшая надежда, дрему чая, исступленная вера в чудо. И перед ней бледнеют железные построения логики, выводы рассудка. Так уж устроен человек: дышу, — значит, надеюсь…»
2. Вынужденная посадка
Первые дни после катастрофы они избегали друг друга. Каждому хотелось одиночества. Встречались лишь за столом, но говорили мало и неохотно. Их неотступно преследовали одни и те же мысли — о погибших друзьях.
— У меня такое чувство, — признался однажды Смит, — будто я в чем-то провинился. Будто остался в живых благодаря собственной трусости.
Больше в тот вечер он не произнес ни слова. Сидел, понурив лохматую голову, точно громадная нахохлившаяся птица. Борис заметил: несколько раз он украдкой доставал из кармана объемный портрет Марии, оцепенело смотрел на него, пока плечи не начинали вздрагивать…
Конечно, упрекать себя им было не в чем. Решение вылететь навстречу Черному Шарику принял командир, и он же приказал им оставаться в рубке. Дисциплина, самое главное в космическом полете, ничуть не была нарушена. Но сейчас оба упрямо думали, что у них была возможность изменить ход событий. Они могли убедить Алексея, что нельзя рисковать, что в неисследованной части космоса могут встретиться самые неожиданные опасности. Теперь им казалось: тогда приходили именно такие мысли, но почему-то так и остались невысказанными. И они жестоко корили себя за это.
Время они проводили по-разному. Борис много работал. Проверял уцелевшие системы, восстанавливал поврежденные. Надев скафандр, часами возился в разрушенных нижних отсеках, хотя проку в этом было немного. Роботы погибли, а без них там не обойтись. Уставал он так, что вечером почти без памяти валился на постель и быстро засыпал тревожным сном.
А Роберт откровенно бездельничал. Он вдруг пристрастился к фильмам. По иронии судьбы у них почти полностью погибли запасы горючего и ценнейшее оборудование, но зато уцелели все пять тысяч магнитных записей кинолент разных эпох и жанров. Но выбирал себе Смит далеко не лучшие. Чаще смотрел жестокие, оглушающие вестерны, где непрерывно хлопали выстрелы, мелькали кулаки, бешено мчались машины, лошади и люди. Он сидел перед экраном, массивный и неподвижный, в позе роденовского мыслителя, пощипывал рыжую бороду, которую начал отпускать после катастрофы. Эта борода особенно тревожила Бориса: прежде Роберт с завидной пунктуальностью брился утром и вечером.
Так прошло одиннадцать суток. И вдруг Ковалев почувствовал неодолимое желание сбросить с плеч добровольный груз, высказаться. Роберт разговора не поддержал, и тогда Борис вспомнил про свой диктофон. Он долго сидел над ним-то торопливо ронял фразы, то мучительно задумывался над каждым словом. Потом сердито отбросил аппарат, с прежним упрямством взялся за бессмысленную, в сущности, работу.
Смит заговорил лишь после того, как корабль закончил выход на круговую орбиту, начал вращаться вокруг третьей планеты на высоте пяти тысяч километров. Роберт неожиданно попросил товарища прокрутить последнюю запись. Выслушал, не проронив ни слова, потом сказал негромко:
— Это ты верно заметил.
— О надежде?
— Нет. О безнадежности. О том, что у твоих записей не будет адресата. А слова утешения — мираж, самообман. Помощи ждать неоткуда. Года через полтора на Земле узнают о взрыве, и на памятнике Погибшим космонавтам появятся шесть новых имен А может быть, и отдельный обелиск поставят. Все-таки Первая звездная экспедиция! Но нам-то какая разница?
Борис молча пожал плечами. В принципе Смит прав: аннигиляционная вспышка на месте звездолета будет зафиксирована, обломится тонкий лучик лазера, все эти месяцы протянутый к родной планете, и на экспедиции будет поставлен крест. Даже если бы там догадались, что кто-то уцелел после взрыва, все равно ничего не изменится. Слишком по-разному шло время на корабле и в солнечной системе. Лететь на выручку в любом случае будет поздно…
— Только что, — продолжал Роберт, — у меня была премилая беседа с «Ульмой». И знаешь, к какому выводу пришел наш кибернетический добрый гений? Разумной жизни в этой системе нет. Не торопись, знаю, что ты скажешь. Та самая бомба. Но «Ульма» считает, что она попала откуда-то извне. Например, могла блуждать миллионы лет в пространстве и, наконец, попала в сферу притяжения этой звезды. Во всяком случае, мы столкнулись с единственным экземпляром.
— Не знаю. Во-первых, у машины еще мало информации. А кроме того, она может и хитрить. Я допускаю, что были приняты и другие подобные сигналы, но «Ульма», так сказать, умышленно не хочет сообщать об этом. В самом деле, тот раз она честно доложила — и в результате страшная авария. А она настроена на самосохранность. Вот и сделала для себя заключение: уж лучше помалкивать о других шарах, а то эти недалекие хозяева опять дров наломают…
Роберт усмехнулся, покрутил головой.
— Может быть, ты и прав. Но положения это не меняет. Один был шар или несколько — они не местного происхождения. Уж этот-то факт машина искажать не станет. Корысти нет. Наоборот, она должна бы предостеречь нас от слишком поспешного знакомства с аборигенами. А раз привела к планете, — значит, непосредственной угрозы пока нет. Да ты и сам можешь проверить.
Он повернулся в кресле, нажал клавишу на боковой панели.
— «Ульма», повторите результаты локации.
В динамике тотчас послышался приглушенный голос. И опять Борис почувствовал на спине ледяные мурашки: заговорила Нина. В старых романах и фильмах роботы обязательно обладали противными металлическими голосами, это стало своего рода традицией. Но не такая уж сложная задача — подобрать приятный тембр. По странному капризу командира эталоном для модулятора «Ульмы» стал голос его жены. Никто из членов экипажа не протестовал — у Нины была великолепная артистическая дикция. А теперь каждый раз, когда включалась в разговор машина, оба космонавта вспоминали другие голоса — пусть не такие красивые, но зато самые родные…
— Как видишь, на торжественную встречу можно не рассчитывать, — сказал Смит, когда «Ульма» умолкла.
Борис понимал, что товарищ прав. Ни малейших признаков цивилизации радиоглаза корабля не обнаружили. А раз так…
— Мы попали в скверную историю, старина, — продолжал Роберт. — Предположим, посадка пройдет благополучно. Но ведь так и придется всю жизнь торчать в своем корабле! Вездеходов и то нет, роботы
