— Но… мальчик ведёт ненормальную жизнь.
— А что ты считаешь нормальной жизнью для офицера?
— Ты не думаешь о здоровье детей!
Шверер посмотрел на неё поверх очков.
— Ещё что-нибудь?
— Вот и Эрни совсем отбился от рук.
— Ты хочешь семнадцатилетнего оболтуса умывать по утрам губкой? В этом Ха-йот[1] из него сделают, по крайней мере, здорового человека.
— Но с ними там бог знает как обращаются!
— Я приветствую то, что наци вырвали, наконец, наших сыновей из-под подолов мамаш!
— Кажется, я воспитала старших мальчиков и без помощи этих новых организаций.
— Пример тому твой слюнтяй Эгон?
— Не всем же бог дал быть военными.
— Он — фон Шверер!
— Он занимает хорошее положение.
— Я предпочитаю пехотного лейтенанта профессору механики!
Генерал сердито отодвинул пустую чашку.
— Но, Конрад…
— Я шестьдесят пять лет Конрад! И, кстати говоря, из них тридцать восемь я пью кофе с простывшими сливками…
Генерал порывисто встал, повернулся на каблуках и вышел.
Войдя в кабинет, он с минуту стоял, потирая руки и с удовольствием оглядывая письменный стол. Потом опустился в кресло перед столом — старое кресло, кожа которого побелела от сидения. На широком поле стола были аккуратно разложены справочники, стопки чистой бумаги, на видном месте — папка с надписью: «Марш на восток. Исследование генерал-лейтенанта Конрада фон Шверера».
— Итак!
Шверер произнёс это вслух, пододвигая к себе папку с рукописью. Вдруг он гневно оттолкнул кресло, вскочил и побежал к двери.
— Эмма!
Фрау Шверер в испуге выронила из рук вязанье.
— Кто трогал мои бумаги?
— О, Конрад! — Она всплеснула руками. — Кто посмеет?
— Кто входил в кабинет?
— Но, Конрад, клянусь тебе… Анни сама стирает пыль.
— Но я же вижу…
— Может быть, полотёр нечаянно? — высказала предположение фрау Шверер.
— Полотёр? Сколько раз я просил, чтобы ты была в комнате, когда там натирают пол.
— Я так и делаю, Конрад. Я слежу за каждым его шагом, — солгала фрау Шверер. — Но, может быть, как-нибудь, когда он двигал стол…
— А что, у нас натирает все тот же солдат без руки, что и прежде? — спросил Шверер, так же внезапно успокаиваясь, как и вспылил. — Кажется, довольно старательный малый, а?
— Бойс прекрасный полотёр, Конрад!
— Видна солдатская школа, а?
— О да, отличная школа! — с готовностью согласилась фрау Шверер.
Генерал поднял упавшее на пол вязанье жены и стал его рассматривать со снисходительным вниманием. Внезапно, бросив вязанье на стол, быстро нагнулся, поцеловал, точно клюнул, у жены руку и поспешно вернулся в кабинет.
Снова раскрыл рукопись и провёл ладонью по заглавному листу.
«Марш на восток». Только на восток! Ключевые позиции для броска на Париж и Лондон — за русской границей. Это Ленинград, это Москва, это Киев! Это должны понять все, от кого зависит решение судеб Германии, а следовательно, Европы и всего мира, немецкой Европы, немецкого мира, чорт возьми! Тем, кто с этим не согласен, можно заткнуть глотку ссылкой на «Мейн кампф». Швереру казалось, что в его труде не было ни одного уязвимого места. Он обещал миру восточные Канны, о каких не мечтал ни один полководец!
Шверер сделал несколько заметок для памяти: масштаб операции опрокидывал разговоры Секта и Фуллера о профессиональной армии. Охват задуманного размаха исключал возможность оперирования малочисленной армией, как бы она ни была подвижна.
Нужно было ещё подумать и о том, какою должна быть собственно немецкая армия. Нужны моторизованные армии, способные беспощадно и энергично подавить любое недовольство, любую тенденцию к отпадению союзников и вассалов. Нужны чисто полицейские силы, способные понудить к бою нежелающих, а в случае надобности попросту уничтожить их.
Это должно прийтись по вкусу Гитлеру!
Но пока Шверер одинок! Господь бог наградил его тремя сыновьями, но не позаботился о том, чтобы хоть одного из них сделать помощником отцу.
Когда-то он возлагал надежду на старшего, Эгона. Но надежда рухнула, когда Эгон сменил карьеру военного на математику. После ранения и возвращения с войны Эгон стал чужим. Он не понимал отца и, видимо, не желал его понимать. В глазах Эгона всегда мелькает насмешка, когда ему приходится сталкиваться с Отто. Откровенное презрение, а может быть, и более неприязненное чувство кривит его губы при виде младшего брата, Эрнста.
Эрни звёзд с неба не хватает, но мальчик знает, чего хочет. Может быть, он немного и избалован, да ведь ему нет ещё и восемнадцати. Перебесится!..
Отто? Этот на верном пути. Мольтке из него не выйдет, но хорошего штабного офицера из него сделать можно.
Кстати, не голос ли Отто слышен в столовой?
Шверер встал из-за стола, на цыпочках подошёл к двери и поглядел в замочную скважину. Эмма может успокоиться: малый жив и здоров.
6
Ян Бойс, полотёр, проснулся весь в поту.
Снова этот проклятый сон! Который уже раз Ян приказывал себе не думать обо всём этом. Как если бы всего этого с ним вовсе и не было. Никогда не было. Не должно было быть!
Ян часто повторял себе это, с тех пор как впервые увидел такой сон. Он хотел убедить себя забыть, выкинуть из памяти эти события.
Если бы у полотёра Яна Бойса были деньги на гипнотизёра, он непременно пошёл бы к нему. Ведь в газетах частенько можно видеть объявление: «Заставлю вас забыть о том, что вы когда-то курили». Пусть бы и его заставили забыть о том, что… обо всём, что случилось тогда на Украине…
И вот снова тот же сон. Да, в последнее время с его нервами происходило что-то неладное.
Снова и снова далёким видением возникало перед ним поле боя в украинских степях. Это был жаркий бой 4 февраля 1918 года. Отряд украинских партизан загнал в Чёрную балку батальон 374-го ландверного полка оккупационных войск генерал-фельдмаршала Эйхгорна. Партизаны истребили весь батальон. И некому было бы рассказать об этом бое, если бы не уцелел один солдат — Ян Бойс.
Он долго ползал между телами убитых немцев. Убедившись в том, что все они мертвы, он потащился к селу, где была немецкая комендатура, бережно поддерживая раненую правую руку левой. Да, он так и остался единственным, кто мог рассказать, что произошло с батальоном 374-го полка.
Этапная комендатура. Госпиталь. Ампутация правой руки. Воинский проездной билет до Берлина…
В солдатской книжке инвалида Яна Бойса в качестве его мирной профессии значилось «столяр». Вернувшись с фронта, Бойс намеревался поступить в школу для калек, где обучали новым профессиям одноруких, одноногих и вовсе безногих людей. Но инвалидом был теперь каждый десятый немец, а школ столько, что попасть в них мог едва каждый десятый инвалид.
И вот однажды, когда Ян пришёл в партийный комитет своего района, чтобы пожаловаться на судьбу и
