Только те, кто близко знал Матраи, могли заметить, какой огонёк вспыхнул в его глазах, но ничем другим он не выдал своего раздражения.
— Мы не признаем шор, мешающих нам самим своими глазами смотреть на мир и понимать события так, как мы их понимаем.
— Браво, Матраи! — крикнул Зинн.
— Отступление подчас — путь к победе, — сказал Матраи.
— К примеру?
Матраи на минуту задумался.
— …Кутузов.
— Фью! — насмешливо свистнул Кеш.
— Напрасно так думаешь. Более богатой школы, чем история, мы не имеем.
— Я не такой знаток военной истории, чтобы сразу тебя опровергнуть, но думаю…
— То, что говорит генерал, опровергнуть нельзя, — послышался вдруг сухой, размеренный голос Энкеля. — Это истина. So!
Зинн с удивлением смотрел на Энкеля: от этого штабиста трудно было ожидать такого поворота от традиционной немецкой догмы: «Побеждает тот, кто наступает».
Но оказалось, что Энкель сказал ещё не всё, что хотел.
— Что касается именно нас, офицеров революционных армий, то, кроме опыта военной истории, который изучают буржуазные военные, нас должен интересовать, — он наставительно поднял палец и строго взглянул на Кеша: — должен особенно интересовать опыт гражданской войны.
— В ней меньше всего сказывается искусство военных профессионалов, — возразил Кеш.
— Но больше всего гений народа! — сказал Матраи. — Творческий гений, помноженный на непреклонную волю к победе.
— So, — проговорил Энкель и, расшнуровав свою тщательно завязанную папку, перелистал тетрадь. — Я должен напомнить замечательные слова: школа гражданской войны не проходит для народов даром. Это — тяжёлая школа, и полный курс её неизбежно содержит в себе победы контрреволюции, разгул озлобленных реакционеров, дикие расправы старой власти над мятежниками и т.д. Но только отъявленные педанты и выжившие из ума мумии могут плакаться по поводу поступления народов в эту мучительную школу; эта школа учит угнетённые классы ведению гражданской войны, учит победоносной революции… — и он ещё строже посмотрел на Кеша.
— Забыть это — значит испугаться первого отступления, — сказал Матраи. — Верно, Людвиг? А мы их не боимся… Отступать сегодня, чтобы завтра обратить противника в бегство, — в этом больше смысла, чем очертя голову нестись вперёд сегодня, чтобы завтра бежать. Должен сознаться, что сейчас, когда Людвиг напомнил нам эти ленинские слова, кое-что представляется мне совсем в ином свете. Пребыванию здесь нас, горстки иностранных добровольцев, я придавал больше значение моральное, как знаку международной солидарности трудового человечества, чем значение реальной военной силы. Но ведь если вдуматься: добровольцы-интернационалисты — люди с наиболее богатым боевым прошлым среди сотен тысяч испанцев, впервые взявших в руки оружие, — значит, наши добровольцы для них не просто надёжные солдаты, а и более опытные боевые друзья. А для самих интернационалистов те несколько человек, за плечами которых опыт гражданской войны в России, тоже не просто ещё несколько революционных солдат — это же учителя. Вот почему мы и должны иногда учить.
— Хватит, — недружелюбно пробормотал Кеш. — Я приехал сюда не для исторических изысканий и теоретических дискуссий. Мне нужны картинки для газеты. Истина пусть подремлет до более благоприятной обстановки.
— Ой-ой, Михаэль! — крикнул Матраи. — Истина нетерпелива!.. Погоди, куда же ты?
— Пора. — Кеш озабоченно посмотрел на часы. — К полуночи я должен знать, что у меня на негативах. У тебя тут найдётся чулан?
— Чулан?
— Впрочем, не нужно… Я видел чердак. Это меня устроит.
Кеш вставил за красное стекло фонаря свой карманный фонарик.
Зинн, нахмурившись, следил за лицом Кеша. Спокойствие покидало его всякий раз, как появлялся этот человек. Зинн и сам не знал, в чём тут дело…
В дверях Кеш лицом к лицу столкнулся с бойцом, который ввёл высокого человека с широкими, сутуловато сведёнными плечами. При ярком свете лампы человек этот растерянно замигал: это был Нокс.
Сопровождавший его боец доложил адъютанту Матраи:
— С той стороны пробился товарищ, вот его документы.
Кеш было остановился, с любопытством прислушиваясь, но тут же, поймав на себе насторожённый взгляд Зинна, поспешно вышел.
В сенях Кеш включил фонарик, нащупал перила лестницы, ведущей на чердак, и стал подниматься.
Наверху было тесно и грязно. В разбитое слуховое оконце врывался холодный ветер горной ночи. Кеш задел головою за стропила и чихнул от посыпавшейся пыли.
Он взглянул в оконце: были видны неверные силуэты гор, со всех сторон обступивших Бриуэгу. Далеко за ними, на северо-западе, то и дело вспыхивали безмолвные зарницы артиллерийских залпов. По тому, что не было слышно канонады, можно было судить о том, как далеко успели уже прогнать итальянцев.
Снизу, из комнаты, где сидели офицеры, донёсся крепкий баритон Зинна:
Кеш усмехнулся и высунулся в разбитое оконце. Черепичная крыша была во многих местах проломлена. Кеш дотянулся до ближайшей дыры, прикрыл ладонью алое стекло фонаря и опустил фонарь в пролом. Аккуратно установил его так, чтобы стекло глядело вверх.
Осторожно ступая, так, чтобы не скрипнули ступеньки, Кеш спустился в сени и выскользнул на улицу. Прислушался к тому, что делалось в доме. Зинн больше не пел…
У Зинна испортилось настроение. Петь не хотелось. Чтобы не нарушать общего веселья, он незаметно вышел. Горы дохнули ему в лицо холодом ущелий. Над головою несмело дрожали звезды. Они то и дело прятались за набегавшими облаками. Какая тревожная ночь!
Порыв ветра растрепал Зинну волосы. Вернуться за шапкой?.. Не стоит. Вероятно, у него не очень весёлый вид, — зачем портить настроение товарищам? А все из-за этого противного Кеша.
Зинн зашагал прочь от дома. Скоро он вышел на пригорок. Пригорок был невысокий, ниже окружающих гор, но Бриуэга была как на ладони. Среди тёмных кварталов смутно серела лента шоссе. Зинн оглядел деревню, окрестности, где расположилась на отдых бригада. Эти люди имели право на отдых! Пусть спят батальоны Гарибальди, Домбровского, батальон, носящий такое дорогое и славное имя, — Тельман!.. Тельман… Уже три года в тюрьме…
Зинн отогнал печальные мысли, и его взгляд побежал дальше по испанской деревне, проверяя, не демаскировал ли себя какой-нибудь батальон полоской света. Ведь фашисты повадились теперь летать и по ночам.
Зинн вздрогнул: что значит этот яркий красный огонёк посреди Бриуэги?.. Кто мог?.. И тут же вспомнил: фотографический фонарь Кеша!
Зинн шагнул было и замер… Прислушался… Не верилось: неужели стоило только подумать о сатане — и он тут как тут? Да, он не может ошибиться: это звук самолёта. Одинокий, пока ещё такой неясный, что даже не скажешь, с какой стороны он идёт… Самолёт, фонарь!..
Зинн большими скачками спускался к Бриуэге, минуя тропинку, прямо по склону, прыгая через камни, канавы…
Гул самолёта вырвался из-за горы и сразу стал громче. Самолёт шёл низко, над самыми вершинами гор. То затухающий, то снова усиливающийся, как завыванье приглушённой сирены, хорошо знакомый голос немецкого бомбардировщика.
Сердце разрывалось в груди Зинна от бега. Он хотел опередить самолёт, добраться первым к красному фонарю в центре Бриуэги.
Зинн был уже у подошвы холма, когда сверкнули первые выстрелы зенитных пулемётов. Они
