Поджигатели (Книга 1)

— Да.

— И будто ты жил там долго.

— Да.

— А ведь я им не верил!

— Разве они тебя в чём-нибудь обманули?

Старик испуганно замахал руками:

— Твои солдаты?.. Матерь божья!.. По всему выходит, — подумав, сказал старик, — что русские знают о нас.

— Знают?.. Они даже песни о вас слагают!

Генерал взял из рук юноши гитару и протянул её Варге:

— Ну-ка, Бела!

И запел под аккомпанемент Варги:

Далеко от Москвы до Мадрида,
Но сильней и сильней каждый час
Плач испанских детей, как обида,
Отзывается в сердце у нас…

Когда он кончил, никто не захлопал. Крестьяне молча смотрели на генерала, пока кто-то переводил слова песни на испанский язык.

— Значит… знают, — сказал, наконец, старик.

Матраи обнял старика за плечи.

— Как ты похож на наших полтавских дидов, старик!

— Полта…

— Полтавщина… Есть такая советская страна Украина. Вроде вашей Андалузии. Такая же зелёная и прекрасная, такая же солнечная и плодородная. И с таким же замечательным — храбрым, честным, трудолюбивым — народом.

— Постой-ка, ты сейчас сказал: у нас на…

— На Полтавщине.

— Вот-вот! А то говорил, будто ты мадьяр.

— Правильно, диду! И Венгрия моя, и Полтавщина моя. Две родины у меня — обе любимые и дорогие. За обе эти родины мы с тобой и выпьем!

И Матраи сам подхватил порон и поднёс по очереди каждому гостю.

Утром генерала увидели на коне. Он объехал лагери бригады, чтобы удостовериться, что она хорошо отдыхает, и успел побывать в тылу, чтобы взять свою почту. Письма он прочёл наедине. Прочёл — и долго сидел, задумавшись. Писем было два: покороче — от дочки, длинное — от жены.

Под вечер, когда начальник его штаба, молчаливый Людвиг Энкель, закончив дела, уселся писать свой аккуратный немецкий дневник, Матраи взял свечу и ушёл в дальний угол. Там он пристроил на столе блокнот, а сам сел на ящик из-под патронов. И тоже стал писать.

Матраи хотел побыть несколько минут просто человеком — мужем и отцом. Всего полчаса за два месяца, ведь наутро снова в поход…

«…и как я вам благодарен за то, что вы улыбались при прощании. Такими я вас вижу и буду видеть до конца, каков бы он ни был. Как прекрасно, что в моем тылу так хорошо! Ещё бы, мой тыл — вы. Я горжусь вами обеими — вы настоящие. Такими и должны быть жена и дочь коммуниста.

…Здесь часто приходится «переступать через собственное сердце», но я убеждён, что жертвы, которые мы приносим за дело этого народа, дадут чудные плоды. Здесь наша родина очень популярна. Которая? Конечно, великая и прекрасная, которая меня так великодушно усыновила».

Перо Матраи остановилось: вошли два солдата с большим бочонком вина и поставили его на табурет. Матраи досадливо покосился: он не умел писать на людях ни романов, ни писем. Это происходило от смущения и неуверенности в себе, хотя он и казался всем железным человеком.

Солдаты потоптались и вышли. Матраи покусал конец ручки.

«…Сейчас мне напомнили: сегодня день моего рождения. Наверно, я случайно назвал эту дату кому-нибудь из офицеров, — если б ты знала, что это за удивительный народ! — и вот готовится целый праздник. Они хотят пить за моё здоровье. Какие удивительные друзья! Подумай, в какой обстановке они об этом не забыли. Значит, сегодня поднимем бокалы. Первый, конечно, за тебя, моя светлая, второй за нашу девчурку и, может быть, третий за меня, новорождённого, которому, конечно, придётся „агукать“, — новорождённый есть новорождённый. Смешно и приятно до слез… А знаешь, ведь я все прошлое вижу через наши Белики. Полтавщина для меня всё-таки лучшее место… Ах, кстати, ты спрашиваешь, где наша паевая книжка РЖСКТ? Посмотри в верхнем левом ящике письменного стола, непременно там. Смотри, не потеряй её — она ещё станет для меня актуальным вопросом, как только вернусь…»

Ему так ясно представился письменный стол, квартира, Москва… Он зажмурился и отложил письмо. Взял другой листок:

«Дорогая моя доченька!

Прежде всего о выборе профессии, который тебя так беспокоит…»

Перо бежало легко, и на губах играла ласковая усмешка.

Последние две строчки написались не так, как хотелось Матраи, присутствие людей мешало ему: комната стала наполняться командирами, собиравшимися, чтобы отпраздновать день его рождения.

27

Сидя за рулём, Кеш перебирал в уме события последних дней. Не было ничего удивительного в том, что именно теперь Зеегер напомнил ему о себе. Поражение итальянцев под Гвадалахарой заставило заволноваться всех, кто делал ставку на испанский фашизм. Кеш не видел ничего удивительного и в характере полученного им задания: убить генерала Матраи.

Стрелка часов, мягко светившихся на приборной доске автомобиля, подходила к одиннадцати. Не опоздать бы к условленному часу! Кеш нажал акселератор. Вскоре с дороги, вьющейся по склону горы, стали видны силуэты домов и церкви Бриуэги. Кеш сбросил газ на повороте и придержал машину: последний поворот к деревне. Патруль остановил автомобиль.

Кеш предъявил пропуск и спросил, где дом генерала.

Через несколько минут он вошёл в комнату с чемоданом в руке. При виде его Матраи удивлённо спросил:

— По какому случаю ты сегодня с таким багажом?

— Видишь ли… — Кеш снял очки и старательно протёр толстые стекла. — Видишь ли: целую неделю я нигде не могу приткнуться, чтобы проявить кучу нащелканной плёнки.

— Так что же, у тебя там лаборатория, что ли?

— Все, что нужно!

Кеш принялся распаковывать чемодан и достал красный фонарь и целую груду плёнок.

— Сначала ты выпьешь с нами, — решительно сказал Матраи. — Сегодня мы дали волю воспоминаниям. Мечтаем о своих вторых профессиях. Даже я, как старый павлин, распушил свой пёстрый писательский хвост: мечтаю о том, какой роман напишу после войны…

Но Кеш стал собирать свои фотографические принадлежности.

— Брось все это, — Матраи почти силой вернул его к столу. — Ещё стакан, друзья! За большой успех!

Кеш снова пристально взглянул на него:

— Непременно за большой?

— Непременно.

— А по мне — после стольких месяцев поражений хоть бы какой-нибудь…

— У нас не было ни одного поражения! — горячо воскликнул Матраи.

— А все отходы, отступления?

— А кто тебе сказал, что отступление непременно поражение?

— Так говорит азбука военного дела. На войне движение назад — поражение, вперёд — победа.

— Узко и… не очень грамотно, — безжалостно отрезал Матраи.

— Хочешь скрыться за какой-нибудь софизм?