Николай Николаевич Шпанов
Связная Цзинь Фын
Часть 1
Глава первая
Цзинь Фын было уже двенадцать лет, но она была такая маленькая, что все принимали её за восьмилетнюю.
Она отдыхала на земляной лежанке. Лежанка эта имела вид кана, но в ней не проходили тёплые трубы, как в настоящем кане, потому что в подземелье не было печей. Ведь наружу нельзя было выпустить ни струйки дыма, не обнаружив этим партизанского убежища в катакомбах. Лежанка была холодной, и Цзинь Фын было холодно. Она никак не могла заснуть, хотя спать ей очень хотелось.
Стоило ей закрыть глаза, как делалось очень страшно: перед ней вставал образ её старшей сестры Цзинь Го. Цзинь Фын знала, что на допросе в гоминдановской разведке Цзинь Го отрубили руку, потом вторую. Поэтому сестра снилась ей без рук. Девочка знала, что Цзинь Го в конце концов повесили за ноги, и она знала уже, как выглядят такие повешенные. Было очень страшно, и она никак не могла уснуть. Она только делала вид, будто спит, чтобы не приходилось ни с кем разговаривать и можно было думать.
А ей было о чём подумать, несмотря на то, что прожила она на свете совсем ещё мало. Не так-то уж много времени прошло с тех пор, как Цзинь Го привела её к «красным кротам», а сколько перемени успело произойти в жизни Цзинь Фын! Это была совсем, совсем новая для неё жизнь. Ведь из всех многочисленных партизанских отрядов, дравшихся с врагами на просторах великой китайской страны, «красные кроты» были едва ли не самыми страшными для гоминдановцев. Они укрывались под землёй и были почти неуловимы. Из подземелий они совершали свои смелые вылазки против войск Чан Кай-ши[1] и опять скрывались в подземелье так же неожиданно и неприметно, как появлялись. Они были везде и всюду, на фронте и в тылу врага.
Борьба китайского народа против предателя Чан Кай-ши и его союзников не была новостью для маленькой Цзинь Фын, но такой способ всевать из-под земли, в каком она сама теперь принимала участие, был для неё нов. Она с интересом приглядывалась к тому, как старшая сестра выполняла нелёгкие обязанности связной. Однако ей самой приходилось оставаться в подземелье: её ещё не пускали на поверхность.
Под землёй же она выполняла немало всяких работ.
Эти работы вовсе не были похожи на героические подвиги партизан, о которых пел песни народ, но они были необходимы на войне. Цзинь Фын готовила пищу бойцам, стирала их бельё, чинила одежду, помогала чистить оружие, заправляла фонари, набивала патронами опустевшие патронташи и делала многое другое. Например, помогала радисту коротать утомительные вахты, рассказывая ему всякие забавные сказки, слышанные в детстве от старших…
Но вот Цзинь Го очутилась в лапах чанкайшистской полиции. Уже два месяца, как её обязанности перешли к Цзинь Фын. Это были нелёгкие и опасные обязанности. Они требовали выхода на поверхность земли. А каждый такой выход мог стать последним. Даже самый первый. И, пожалуй, даже самый первый мог стать последним скорее, чем всякий последующий. Ведь Цзинь Фын ещё не обладала опытом старшей сестры. Но она действовала так, как её наставлял командир отряда, и старалась поточнее вспомнить все то, что ей рассказывала сестра Цзинь Го.
Опасность при выходе на поверхность заключалась в том, что гоминдановцы могли выследить партизанскую связную. Они охотились за всяким, кто казался им подозрительным. А будучи врагами народа, они во всех простых людях подозревали своих врагов. Если бы Цзинь Фын попала в руки гоминдановцев, её постигла бы страшная участь её сестры. Впрочем, это действительно было бы очень страшно, думалось Цзинь Фын, но не было бы ещё самым страшным. А самое страшное заключалось в том, что по следам выслеженной ими связной гоминдановцы могли подобраться к тайным выходам из катакомб и замуровать их, как это пытались уже до них делать интервенты. Вот что было самым опасным! Поэтому с каждым выходом маленькой связной на поверхность была связана не только её собственная судьба, но и судьба всех «красных кротов». Каждый выход требовал от неё не только смелости, но и самой большой осторожности и ловкости. И то и другое требует от любого человека очень большого нервного напряжения. Ну, а если к тому же этому человеку всего двенадцать лет?..
Цзинь Фын возвращалась с заданий очень усталой. Не столько от ходьбы, которой тоже, конечно, было слишком много, сколько именно оттого, что непрерывно нужно было быть начеку. Когда она возвращалась, ей очень хотелось спать. И почти всегда она, немножко поев, крепко засыпала.
Но сегодня сон не приходил, несмотря на то что она устала так же, как обычно. Нет, даже больше, чем обычно! Ведь из города она несла такой непомерно тяжкий груз, как известие о смерти сестры после двух месяцев заключения и пыток. Цзинь Фын никому не призналась, как страшно ей было нести этот груз. А командир «красных кротов», выслушав её, не сказал ей, как много это известие о гибели храброй связной значило для него и для всех партизан. Он только сказал ей все то ласковое, что мог бы сказать отец, или старший брат, или очень-очень хороший друг, и велел ей лечь и заснуть. Если сможет…
И вот она лежала теперь и делала вид, будто спит. Командир, казалось, был занят чтением, хотя на самом деле мысли его были очень далеки от того, что было написано в книге. Он думал о случившемся, то и дело поглядывая на свернувшуюся клубочком Цзинь Фын.
Когда командир отряда «красных кротов» отворачивался, она приподнимала веки и видела, как он высоко держал книгу здоровой рукой, чтобы свет коптилки падал на страницу; видела, как он неловко подсовывал книгу под локоть раненой правой руки, когда вставал, чтобы поправить фитиль коптилки или взять наушник радиоприёмника.
У командира было такое же лицо, какое бывает у людей, долго пробывших в тюрьме. Но у него это было не от тюрьмы, а потому, что полтора месяца с того дня, как его ранили, он не выходил на поверхность. Тут, под землёй, на расстоянии почти четырех ли от ближайшего входа в катакомбы, воздух был спёртый, промозглый. К тому же в нём носилась копоть от камельков и коптилок. Эта копоть забивалась в уши, за воротник, во все морщинки на лицах. От, этого лица у всех делались, как у углекопов.
Девочке был виден и радист, отделённый от командира циновкой. Он сидел с чёрными наушниками на голове, подперев её двумя руками, словно боялся, что иначе она упадёт ему на грудь. Время от времени он встряхивал головой, чтобы отогнать дрёму.
Теперь девочка знала, что радисту девятнадцать лет. Но прежде — в тот день, когда пришла сюда впервые с сестрой, — она, здороваясь, назвала его «дедушкой».
Перед вахтой, когда радист подсаживался к глинобитному столу, чтобы выпить горячей воды, лицо у него бывало прозрачно-жёлтое; к концу же дежурства, когда в морщинки дряблой кожи набивалась сажа коптилок, оно делалось темно-серым. А дряблой и жёлтой его кожа стала от постоянного пребывания под землёй.
Вот командир — тот часто бывал на поверхности. Но тоже только до того, как его ранили. А радист не был там с того самого дня, как впервые пришёл сюда. Командир называл его ушами отряда. Радисты были лишены права ходить в операции на поверхность земли. Ведь радистов в отряде было только двое. Каждый из них едва успевал выспаться после утомительной восьмичасовой вахты. Восемь часов работы, восемь часов сна и снова восемь часов работы. Оба они давно перестали отличать день от ночи. Они не взрывали складов и транспортов врага, не убивали гоминдановских часовых, не приводили пленных. Они только слушали эфир и изредка посылали в него свои позывные, если нужно было дать знать далёкому командованию, что отряд цел и действует, или выдать квитанцию в получении боевого приказа командарма, или, наконец, передать приказ своим разведчикам, действовавшим в тылу врага. Но переходить с приёма на передачу можно было совсем-совсем редко, чтобы не выдать себя гоминдановцам.
Сейчас Цзинь Фын глядела на сонно вздрагивающего радиста и думала обо всём этом. Она была совсем маленькая девочка, но думала о них всех так, словно была самой старшей; как будто большая была она, а они — маленькие. Она морщила лоб и думала, а когда командир к ней оборачивался, плотно смыкала веки и делала вид, будто спит.
Все члены отряда были трудовыми людьми — крестьянами и рабочими, людьми, пришедшими из других сел, других городов и даже из других провинций. Кроме начальника разведки, когда-то работавшего на мельнице здесь же, в Шаньси, и кроме работника подпольной типографии, помещавшейся в соседнем
