Из автомобиля вышла женщина. Она посмотрела на свисавшие с акации парашютные лоскуты, нагнулась, взяла в руки стропы. Потом быстрым движением сбросила с правой руки автомобильную перчатку с широким раструбом, достала из кармана жакета пистолет и коротким движением передёрнула затвор, загоняя в ствол патрон. В другой руке у неё появился фонарик. Она направила его луч на кусты, растущие по краю оврага, раздвинула их и исчезла.
Долго царила вокруг тишина, но вот её встряхнул удар пистолетного выстрела. Тотчас за ним — второй…
Подумав, Цзинь Фын решила, что тайно спуститься на парашюте в расположение гоминдановцев мог только человек из НОА. Может быть, это и был товарищ, о котором говорил командир «красных кротов»? А тогда, значит, скрывшаяся в кустах парашютистка была для Цзинь Фын своим человеком. Но так открыто ехать на автомобиле в Тайюань мог только враг. Значит, автомобилистка была врагом…
Цзинь Фын долго карабкалась по песчаной крутизне откоса, он осыпался. С тоннами песка Цэинь Фын скатывалась обратно, но поднималась и карабкалась снова, пока не очутилась на краю оврага.
Тут она услышала третий выстрел.
И снова тишина наполнила мир насторожённостью. Эта тишина показалась девочке бесконечной. Но вот неподалёку от притаившейся Цзинь Фын послышался шорох раздвигаемых кустов. Женщина в костюме автомобилистки вышла на дорогу. Она неторопливо оправила измятую юбку, отряхнулась от приставшей к костюму травы. Так же не спеша ощупала карманы жакета, словно вспоминая, где у неё что лежит. Отыскав наконец папиросы, она закурила. Потом развернула зажатый под мышкой бумажник и принялась с интересом разглядывать его содержимое. Часть бумаг она по прочтении тут же рвала и пускала по ветру, другие тщательно прятала обратно в бумажник. На одной она задержалась особенно долго. Цзинь Фын было видно, что это крошечный листок, на котором едва может поместиться несколько слов. Губы незнакомки шевелились — она, казалось, заучивала написанное. Как будто проверив себя по бумажке и убедившись в том, что знает её содержание наизусть, она порвала и этот листок и отбросила клочки прочь. Ветер тотчас подхватил их и разметал. Подобно ночным бабочкам, уносились они в ярком свете автомобильных фар.
Цзинь Фын, казалось, все говорило о том, что эта женщина — убийца парашютистки. Но чем дальше девочка следила за её движениями, тем больше сомневалась: уж не случилось ли все как раз наоборот? Не стоит ли там, на дороге, парашютистка, переодетая в костюм автомобилистки? Иначе почему бы она так неуверенно ощупывала свои карманы? Почему рассматривала бумажки так, словно видела их в первый раз?.. А впрочем, разве ей самой, Цэинь Фын, не доводилось иногда от волнения не находить в собственных карманах самых обычных вещей?..
Между тем незнакомка спрятала бумажник; подняв с дороги перчатки, отряхнула их и надела. Спокойно, как делала все, заняла место за рулём автомобиля.
Фары погасли. На дороге осталось мутное пятно замаскированного света. Мягко замурлыкал мотор, автомобиль тронулся, набирая скорость. Исчезли в ночной черноте урчание мотора, шелест шин и робкое пятно замаскированного света.
Цзинь Фын понадобилось некоторое время, чтобы найти в кустах парашютистку. Она была мертва. По покрою комбинезона, по шлему, Цзинь Фын признала в ней бойца НОА. На всякий случай девочка осмотрела её карманы, хотя и понимала, что бумажник, с таким интересом изучавшийся автомобилисткой, был, вероятно, единственным, что могло бы открыть имя убитой.
Постояв несколько минут, в раздумье, Цзинь Фын пошла прочь. Она спешила в сторону, подальше от начавших появляться в предрассветной мгле силуэтов Сюйгоу.
Часть 2
Глава третья
В те дни, если путник шёл в Тайюань с юга по дороге, огибающей Сюйгоу с западной стороны, ему было не миновать моста «Четырех ящериц», перекинутого через правую протоку реки Фыньхэ. Этот мост был старинным каменным сооружением, украшенным по четырём углам изваяниями огнедышащих чудовищ. Чудовища назывались тут мирным именем ящериц, хотя они имели весьма свирепый вид и походили скорее на драконов, нимало не обладая изяществом настоящих ящериц. Впрочем, может быть, в VI веке, к которому знатоки относили это произведение древнего ваятеля, ящерицы и выглядели так воинственно. Четырнадцать веков — большой срок. За это время многое изменилось в Китае. Быть может, так неузнаваемо изменились и ящерицы. Гораздо удивительнее было то, что мост этот в те дни ещё стоял не взорванный. Ведь на протяжении последних тридцати лет гоминдановцы и интервенты старательно разрушали в Китае всё, что могло служить переправой красным. И китайские и иностранные контрреволюционеры панически боялись «красных», неустанно и беспощадно преследовавших этих врагов народа и загнавших их наконец к последнему рубежу на китайской земле — к берегу моря.
Миновав мост, и свернув по первой дороге налево, путник сразу за пригорком попадал в неожиданно возникавшую среди широких полей густую зелень. Запущенная аллея, обсаженная платанами, упиралась в железные прутья высоких ворот. Деревья аллеи были так стары, что стволы многих из них полопались до самой вершины, а ветви, как усталые руки, уныло свисали к земле. Сквозь чугунный узор наглухо замкнутых массивных ворот был виден тенистый парк, из которого при малейшем движении воздуха доносился аромат роз. За густой порослью парка не было видно строений. Только над вершинами деревьев к небу тянулась игла католической церкви.
Хотя отсюда просматривались предместья Тайюани и даже её старинная крепостная стена на горе, шум города сюда не достигал.
На левом каменном столбе решётчатых ворот была прибита большая чугунная доска с выпуклой литой надписью:
Над этой надписью венчиком латинскими буквами был расположен известный девиз ордена иезуитов:
Под доской белела фарфоровая кнопка звонка.
Если нажать эту кнопку, то из скрытой в акациях сторожки появлялся высокого роста китаец. Не отпирая ворот, он сквозь решётку спрашивал, что нужно посетителю, и, лишь сходив в миссию для доклада, возвращался, чтобы впустить путника или отослать его прочь. Если нужно было отворить ворота, привратник делал это с нескрываемым неудовольствием, словно посетитель был его врагом.
Как сказано, человек этот был высок ростом, широк в плечах; черты его смуглого лица были правильны и тонки. Карие глаза глядели строго. Он был молчалив и сдержан в движениях. Звали его У Вэй. Это был шофёр, он же привратник миссии.
С некоторых пор миссия перестала быть заведением религиозным. Теперь тут, как в пансионе, отдыхали высшие тайюаньские чиновники и иностранные офицеры, служившие советниками у гоминдановского командования.
Миссионеры-иезуиты исчезли из миссии. Никто не знал, куда они девались. Можно было только предполагать, что они, как всегда, отправились выполнять какие-то тайные задания врагов народа. Хозяйкой пансиона оказалась китаянка — экономка Ма, которую здесь называли «сестра Мария». Народная молва утверждала, будто эта женщина, изменив родине, пошла на службу в полицию. А так как гоминдановская полиция с некоторых пор стала слугой иностранной военной миссии, то, следовательно, народ считал, что и «сестра Мария» состоит на службе у иностранцев.
От ворот миссии к большому каменному жилому строению вела запущенная каштановая аллея. Единственное, за чем в этом парке, по-видимому, ухаживали, были розы. Бесчисленные кусты роз — алых, розовых, чайных, белых — источали сладкий аромат. Аромат этот был так опьяняюще силён, что, казалось, расслаблял волю, располагал к лени и к ничегонеделанию.
По мнению Ма — Марии, именно такое состояние и было основным условием отдыха высоких гостей, пребывавших под кровом миссии.
Ма была ещё молодой женщиной, небольшого роста, с лицом очень правильным и даже красивым, но
