Когда дело дошло до допроса Мутного, Грачик заявил себе самоотвод.
— Это почему? — недовольно спросил Крауш,
— Я питаю к нему личную антипатию.
— А вы полагаете, он симпатичен мне?
— Но я не хотел бы внести личный элемент в допросы, — настаивал Грачик. — К тому же дело Мутного может быть выделено из дела Круминьша в самостоятельное производство, там можно, вероятно, добраться до сути иезуитских происков у нас. Мутный может стать фигурой в интересном политическом деле о происках иезуитов в сопротивлении умиротворению Европы… Если бы моя воля — освободить бы Мутного из-под стражи: на эту приманку можно выловить ещё немало пикантной рыбки.
— Ох вы… экспериментатор! — Крауш покачал головой. — А как относится к такой идее наш чародей?
Условились, что Грачик посоветуется с Кручининым. Освободив Грачика от допросов Мутного, Крауш приказал ему все же присутствовать на них. На первом же допросе Мутный повёл себя так, как обычно ведут себя подобные типы, — каялся, бил себя в грудь, метался от признания к признанию. Он был жалок и отвратителен в стремлении оговорить как можно больше людей, словно это могло смягчить его собственную вину. Нередко субъекты, подобные Мутному, выглядящие мастодонтами в привычной повседневности, превращаются в грязную швабру, если им доводится занести ногу над порогом следователя. Грачик видел, с каким облегчением вздохнул следователь, когда арестованного увели из кабинета. Содержащийся в протоколе допроса список имён, названных Мутным, в большей своей части был заведомо ложным. Даже в жизненном пути собственной жены Мутный отыскал пункты, изобличавшие Белу Исааковну. Не щадя жены, ещё не оправившейся от тяжёлого отравления газом, он назвал её «тайно сочувствующей» буржуазным перерожденцам. Его не остановило даже то, что эта женщина, отлично понимая, кому обязана тем, что едва не отправилась к праотцам, без колебания заявила, что сама открыла газ и заперлась в каморке старухи- работницы, намереваясь покончить с собой. Однако, проглядывая перечень имён, названных Мутным, Грачик не мог не остановиться на имени священника Петериса Шумана. Неужели служитель божий не сказал Грачику всего, что знал?.. Почему Шуман отводил глаза всякий раз, когда Грачик, чувствуя какие-то многоточия в его показаниях, настойчиво переспрашивал, не забыл ли чего-нибудь Шуман?.. После некоторого колебания Грачик решил не вызывать Шумана в Ригу, а сам отправился к нему в С. Он боялся спугнуть священника, ежели тот почует неладное, и не хотел дать ему времени на подготовку к вопросам.
Он застал Шумана в саду, за пересадкой молодых деревьев. С высоко закатанными рукавами белой рубашки, священник производил впечатление крепкого крестьянина. В холодном и влажном осеннем воздухе стоял запах навоза, который Шуман размешивал сильными движениями мускулистых рук. Покончив с этим, он взял заступ, и в несколько минут маленькая лунка превратилась в яму, вместившую корни молодой берёзы. Без всякого усилия держа молодое деревцо одной рукой, Шуман другою засыпал яму. Грачику стало даже немного жаль нарушать такой труд — всегда благородный и особенно мирный. Но нужно было застать священника врасплох и по его реакции на вопросы судить о том, какая доля правды содержится в оговоре Мутного.
— Сейчас я покончу с этим, и мы выпьем свежего молока… — засыпая корни берёзки и приминая ногою землю, бросил Шуман. — Многие люди считают ломоть хлеба и кружку молока слишком простою пищей. А на мой взгляд, эти божьи дары — почти всё, что нужно человеку нашей крови.
— Вашей крови? — Грачик недоуменно поднял бровь.
— Простой мужичьей крови. Мы, латыши, — молочники.
— А мы армяне больше… насчёт вина.
— Ну, что же, — весело отозвался Шуман. — Только фарисеи осуждают тех, кто пользуется дарами неба, ниспосланными нам для поддержания сил и услады земного пути, приближающего нас к грозному часу покаяния.
— Кстати о покаянии, — как мог беззаботно проговорил Грачик. — Когда вы были у меня, то забыли рассказать об Ордене святого Франциска Ассизского. — По тому, как нарочито медленно Шуман расправлял могучую спину и как при этом исподлобья глядел холодными голубыми глазами, Грачик понял, что попал в цель. Но делая вид, будто ничего не понимает, продолжал с той же беззаботностью: — Что это за организация?
Руки священника были расставлены в стороны, выражая недоумение. Выпачканные удобрениями, чёрные до локтя, выше они были ярко-розовыми. Такою же розовой, пышущей здоровьем была толстая шея. Грачик видел, как эта шея и коротко остриженный затылок священника заливаются потоком хлынувшей к ним крови.
— Орден Франциска? — спросил, наконец, Шуман. — Почему вы спросили меня об этом?
Шуман не спеша счищал грязь с рук; делал это старательно, шурша ладонями по засохшим струпьям навоза. Потом подошёл к висевшему на столбике рукомойнику и принялся так же усердно мыться. Мылся он долго, как будто забыв о госте. Тот терпеливо ждал, хотя знал, что каждая минута оттяжки — это успешный шаг в отступлении Шумана. Но Грачик этого больше не боялся: бой был уже выигран. Священник поднялся на крыльцо и приказал служанке подать завтрак. Перекрестив поданные на стол молоко и хлеб, указал Грачику на стул напротив себя.
— На том месте, — сказал он, опускаясь в кресло, — сидел и тот… — Грачик молчал, обхватив пальцами стакан, запотевший от льда молока. Грачик не глядел на Шумана, ему казалось, что и по интонациям голоса, по движению его пальцев, лежащих на клеёнке стола, он угадает всё, что могло бы сказать лицо священника. — В том, что я рассказал вам прошлый раз, не было неправды. О нем и обо всех тех… Я нарушил их приказ молчать потому, что старая присяга, данная когда-то в организации «Ударники Цельминша», не может меня вязать пред господом. После тяжких раздумий мне, кажется, удалось найти решение: я пришёл к вам. — Не желая мешать Шуману, Грачик выразил своё согласие молчаливым кивком головы. — Но то касалось дел мирских. А сейчас… сейчас вы задали вопрос о делах, в которых я связан обетом пред престолом господним. Это дела церковные. Молитва не даст мне облегчения, если я совершу грех клятвопреступления в отношении святой нашей церкви. — Он помолчал. Грачик видел, как напряглись его толстые розовые пальцы, надавливая на клеёнку стола. — Прошу вас, — хрипло выговорил Шуман, — не спрашивайте меня о том, чего я не могу сказать.
Грачик ждал продолжения. Но Шуман умолк. Его белесые брови были нахмурены, глаза глядели из- под них колючие, неприветливые. По-видимому, решив, что разговор закончен, Шуман поднёс ко рту кружку с молоком и сделал несколько больших звучных глотков. Но Грачик не собирался сдаваться. Не спеша, методически, мысль за мыслью он доказывал Шуману легковесность его доводов.
— Если вы хотите знать причину моего любопытства, — закончил Грачик, — извольте: мне нужно выяснить, кто находится здесь под вашим попечением и надзором в тайной организации Ордена.
Шуман сделал попытку улыбнуться, но те несколько складок, в которые ему удалось собрать широкое лицо, не придали ему весёлости.
— Это обычная ошибка дилетантов, — угрюмо сказал он, — будто в монашеских конгрегациях все тайно. Орден святого Франциска вовсе не тайная организация. Он существует более пятисот лет, как сообщество нищенствующих монахов, посвятивших себя апостольской миссии распространения веры. Орден доступен всякому, кто приходит ко Христу и желает нести его имя по свету.
— Все это прекрасно, — сказал Грачик. — Но речь идёт не об открытом ордене францисканцев, а об его тайном ответвлении, о так называемом Третьем ордене… Вот о чём я прошу вас рассказать… Если вы будете упорствовать, то… — Грачик решил применить угрозу, — мне, может быть, придётся применить меры пресечения…
— Арестовать меня? — словно не веря ушам, выговорил Шуман.
— Да, как руководителя терциаров, — решительно выбросил Грачик.
— О, вы знаете и это слово?! — на этот раз в голосе Шумана звучал испуг, который он не сумел скрыть. Он поднял огромную кружку и допил молоко, очевидно, в потребности освежиться холодным, как лёд, молоком. — Здесь очень душно, — проговорил он, распахивая ворот рубахи. — Вернёмся в сад…
В саду было пасмурно и сыро. Что-то среднее между холодным туманом и мелким дождём осаждалось на окружающих предметах. Скамья блестела от влаги, но Шуман, не смущаясь, опустился на мокрые
