стипендия», с которой я вас от души хотел бы поздравить здесь и сейчас. Надеюсь, я ничего не забыл?
С улыбкой пожав плечами, я слегка разрядил атмосферу.
– И все же, прежде чем мы перейдем к основной теме сегодняшнего вечера, позвольте мне небольшую реминисценцию. – Книготорговец снял очки. – В вашей книге о Гёте есть одно место, которое мне особенно запомнилось.
Он снова водрузил очки на нос и прочел небольшой отрывок, где шла речь о том, что, разумеется, лишь в действии, в происходящей драме характеры персонажей Гёте приобретают истинные очертания, так распознать их удается лишь постепенно – он «создает, чтобы владеть».
– Возможно, сами вы уже и забыли этот пассаж, – продолжал Бенно, глядя в мое оторопевшее лицо, причем в голосе его проступил оттенок снисхождения. – Для меня же, для меня эти строки всегда имели огромное значение.
Я ответил кивком, а он как раз на миг прикрыл глаза.
Верно, этого отрывка я давно не вспоминал. А ведь напрасно – небезынтересное наблюдение, особенно контрастирующее с лафатеровской темой. Ведь тот, другой просто считывал характер, запечатленный В чертах лица так, будто он неизменен во всех жизненных ситуациях.
Я тут же внес в свои записи соответствующую пометку.
– Но сейчас вернемся к реальности. Сегодня вы прочитаете нам отрывки из «Кочевников расставаний», романа, в отдельных главах которого, как написал некий критик, весьма неординарно трактуется тема разлуки. – Прошу вас!
Его длань простерлась ко мне. Зазвучали аплодисменты.
Под стихающие хлопки книготорговец добавил:
– Не хочу забегать вперед, но надеюсь, ближе к концу нашей встречи вы также согласитесь ответить на некоторые вопросы…
Он одарил меня улыбкой, и я холодно осклабился в ответ.
Начал я, как обычно, с энергичного вступления ко второй главе: «Сидя с моей гологрудой женой, эскимоской Йо-Йо, в нашей прекрасной яранге, на шкуре белого медведя, невольно вспомнил я слова моей бабушки из Радебойлера, с улицы Эрнста Тельмана: «Никогда не говори «никогда».
Проводя свои чтения, я всегда пекусь о том, чтобы как можно дольше тянуть оговоренное время. Откровенные сигналы публики, немые крики о помощи, такие, как шарканье ног, нервное протирание очков, гримасы досады на лицах, красноречивые взгляды книготорговца на часы и т. д., – все это я игнорирую. Я этого просто не вижу в упор и продолжаю безжалостно
Иногда, с тихим вздохом закрывая книгу, я не знал, стоит ли воспринимать одобрительные хлопки зала как комплимент или это просто взрыв облегчения, что я наконец заткнулся.
– О, похоже, я слегка позабыл о времени…
Этой фразой, обращенной отчасти к публике, отчасти к моим часам, я обычно завершал выступление.
– Что вы, ничего страшного, – бестрепетным тоном успокоил меня книготорговец.
Творческий вечер близился к завершению.
Только что я в очередной раз прочитал до боли грустное место, где главный герой ищет свою тапочку, не находит ее, точно буйнопомешанный, мечется по полу на четвереньках и тщетно пытается прокусить ковер – момент нервического ослепления! Иначе он бросил бы эту затею, потому как, придя в себя, осознал, что это вовсе не ковер, а линолеумное покрытие с рисунком.
– Я хочу умереть, – внезапно произносит наш печальный герой, совершенно вымотанный и разбитый.
А жена ему отвечает:
– Пока еще есть желания, ничто не потеряно!
В этом месте публика, как всегда, заливается смехом. И как всегда, мне неясно, что ее так забавляет. Человек распростерт на краю пропасти. А мы над этим смеемся. Нам не дано понять, что вместе с любимой тапочкой он вполне может потерять и рассудок.
Я казался себе актером, бездарно исполняющим роль самого себя. Читал текст, некогда мною самим написанный, но его суть, не говоря о мелких подробностях, давно уже стерлась из моего сознания. А я делал вид, будто до сих пор все прекрасно понимаю; будто текст этот рождается на свет только сейчас, в момент прочтения.
И все же, дабы не превращаться в безвольного раба собственных былых фантазий, я позволял себе всевозможные вольности. Дело в том, что я обнаружил одну закономерность. Про себя я называл ее «законом креативного поворота». Говоря проще, я заметил, что многие фразы становились гораздо лучше, несомненно выигрывали – скажем, приобретали глубину, – если вы всего-навсего переосмысляли их с точностью до наоборот. Например, такой плоский, заезженный вечными повторами пассаж, как «Быть или не быть, вот в чем вопрос», на котором большинство даже безупречных актеров регулярно обламывало себе зубы, загадочным образом приобретал значимость в слегка отредактированном виде, например: «Быть или не быть, – это
Этим вечером я, кстати, впервые уразумел всю полноту финальной фразы седьмой главы, которой я уже много раз заканчивал чтение «Кочевников расставаний». Глупая, всезнающе-фельетонистская ухмылка, с которой я обычно произносил эти слова, пропала бесследно, и наряду с еще свежим воспоминанием о Шаталке и Моталке в душе моей зародилось мрачное, глубокое понимание:
«Лишь будучи отшельником, можно стать истинным человеколюбцем».
Ровно через час и двадцать пять минут (я засек время) мое выступление подошло к концу.
Бурные аплодисменты, затем тишина. Можно даже сказать, гробовое безмолвие.
– Позвольте мне, дабы растопить лед молчания, задать вам первый вопрос.
Поднялся мужчина во втором ряду. Пока я читал, он то и дело что-то помечал, а теперь усердно разминал пальцы.
– Прошу, – ответил я и одним глотком осушил стакан.
– В третьей главе вы подробно описываете, как главный герой переезжает в другой город. Описание тонкое во всех деталях – мне очень понравилось. Но почему – это как раз и есть мой вопрос, – почему вы только попутно, вскользь упоминаете о «горестной потере»?
Я с неподвижным лицом уставился на спросившего. Горестная потеря?…
– Я хочу сказать, – добавил он, понижая голос, и снова поднялся, – что не могу себе объяснить, почему вы так… В некотором роде вы через это просто перешагиваете! Однако затем, в одиннадцатой главе, оно играет решающую роль…
– Да, мне ясен ваш вопрос, – резко перебил я, и мужчина поспешил опуститься обратно на стул.
Контратака, неожиданный переход в наступление – только это могло меня спасти! Верно, верно, черт побери! Я и сам то и дело спотыкался об это место.
– И на него есть несколько вариантов ответа, – тянул я, откидываясь на спинку стула.
– Во-первых… – я окинул присутствующих взглядом человека, не понимающего, почему он не слышит аплодисментов, – это… хм… только деталь. Она не казалась мне значительной.
Мужчина, высоко подняв брови, кивнул мне с видом заговорщика.
Ладно, но ведь ответ так до сих пор и не прозвучал. Каким же он будет?
Я склонился вперед, пристально глядя на своего чересчур внимательного слушателя, этого странного человечка «Сесть-встать»:
– Но заметьте: именно упоминание вскользь заостряет ваш интерес как раз на данном пункте. Читатель знает… – я кратко, но бурно прокашлялся, – что… этот момент… имел место. И вдруг я обхожу его стороной. Почему?
– Но вы вовсе не обходите его стороной! – упорствовал назойливый возмутитель спокойствия; на всякий случай вскакивать он на сей раз не стал. – В следующей же главе вы несколько раз задаетесь вопросом о пропавшем диктофоне.
– Вот как? Неужели? – Я огляделся с озорной ужимкой.
