виду испуганная читательница пролепетала:
– Я хотела спросить вас совсем о другом…
– Да, пожалуйста.
– Почему вы пишете?
Не обошлось-таки без острых углов! Как часто я ставил себе цель найти наконец емкий, лаконичный ответ на этот снова и снова всплывающий на поверхность вопрос всех вопросов – так до сих пор и не нашел. Откровенно говоря, я никогда толком не мог понять смысла этого вопроса. На сей раз опять пришлось выкручиваться, но это было принято как должное. В действительности никто и не рассчитывал услышать настоящее объяснение. Это скорее напоминало игру. И моим явившимся таки кружными путями на свет божий ответом, что на самом-то деле об этом ничего однозначного сказать нельзя, все остались довольны, поскольку ничего другого и не ждали.
После чтения – я как раз собирал вещи – к моему столику подошел молодой человек. У него был еще один вопрос:
– Что, собственно, движет вами, когда вы пишете? Я долго смотрел на него, размышляя – а и правда, что?
– Знаете, ведь в конечном счете все мы находимся в вечном поиске самих себя. Я сейчас говорю не о свободе и тому подобных вещах. Важно другое – найти собственное «Я».
– То есть идентификация личности?
– Да, можно и так сказать, вполне. Хоть я и не люблю этого термина. Звучит грубо, примерно как «А ну заткнись» или «Кончай с ним». Человек может стать совершенно другим, если будет просто самим собой.
– А вам это удалось?
– Ну да, во всяком случае, я стараюсь.
Либо молодому человеку такого ответа показалось недостаточно, либо у него были еще другие вопросы – как бы то ни было, уходить он явно не спешил. Он рассказал мне, что работает в городском архиве, и немного о том, с чем там приходится сталкиваться…
– Я мог бы об этом целый роман написать!
Звучало угрожающе! А по тому, как он это произнес, можно было поверить, что он не шутит. И действительно, немного позже, когда я попытался указать ему на множество бесценных преимуществ стабильного куска хлеба, молодой человек вдруг объявил:
– Дело в том, что я тоже пишу.
Я отечески потрепал юношу по плечу:
– Ну, вот видите, тогда мне вам больше и рассказывать ничего не надо.
Разочарованно кивнув, он поплелся к своей подружке. Она ждала у входа и теперь тихо ему что-то говорила.
Вечером, в отеле, я сделал себе пометку: в кои-то веки надо все же придумать пару убедительных ответов на вопрос «Почему вы пишете?» и в свободное время хорошенько их заучить.
Заснуть я еще долго не мог.
Вечер выдался неспокойный. Ветви каштанового дерева нервно раскачивались вверх и вниз, превращая мирно горевший на тротуаре железный фонарь в некий маяк, подающий странные, неведомые сигналы.
Около полуночи я снова, как тогда в поезде, стал перебирать письма из лафатеровского архива. Полистал и остановился на октябре 1775 года.
«Ленц! Ты славный парень!» – так начиналось письмо Лафатера от пятого октября. Я это тут же подчеркнул. Подобное обращение с его стороны было для меня полной неожиданностью.
А потом еще вот что: концовка! Текст, написанный иероглифами – судя по сноске, так и не расшифрованными. И все же эти символы, на которые я таращился покрасневшими, усталыми глазами, казались мне знакомыми. Нечто подобное я уже когда-то видел. Вот только не мог вспомнить где.
Пожалуй, подумал я и зевнул, пора написать подробнейшее письмо Магде Сцабо.
Глава десятая
– У тебя не очень много времени, – задумчиво сказала Магда. – Пойдем ко мне?
Включился зеленый свет. Я кивнул. Дежурный засвистел. Я взял свой багаж, и поезд тронулся. В точности по расписанию. Я оставил чемодан и пальто в камере хранения на вокзале, и мы сели в такси.
Все произошло довольно неожиданно!
Накануне вечером, уже засыпая и цепляясь за последние беспорядочные нити разумных мыслей, я вдруг подумал о Магде Сцабо и тем самым словно бы привел в действие некое таинственное дистанционное управление: утром она позвонила мне в отель. Я еще сидел в столовой, когда меня вызвали к стойке регистратора.
– Привет, это я, Магда. Магда Сцабо.
Я сглотнул – в пищевод проскочили остатки бутерброда.
– Мне сказали, ты весь в разъездах, я и подумала, что мы могли бы увидеться, по крайней мере ненадолго. Тебе ведь по дороге. Я бы тебя встретила на вокзале.
Даже не поленилась выяснить, на какой поезд мне надо будет пересесть, чтобы вовремя прибыть в Берлин!
Откуда она вообще все это узнала?
Чуть позже, в номере отеля. Я еще раз сменил рубашку. По такому случаю лучше надеть зеленую! Открытый чемодан уже лежал на кровати. Рубашку натягивал через голову, стало быть, ничего не видел, а потому, что закономерно, не преминул стукнуться коленом о дубовый столик. Сие исторгло у меня крик, лишь слегка приглушенный рубашкой, а также побудило к ритуальному танцу по всей комнате на одной ноге. И тут я понял: ну конечно, она, должно быть, позвонила в вюлишхаймское управление по культуре. Там я оставил адреса отелей и их телефоны па случай, если Хафкемайер вздумает меня разыскивать.
Хорошо, я был не против. Особенно учитывая то, что она предложила, если сейчас я не вполне свободен, навестить меня в любое удобное время. Например, в Вюлишхайме. Или же она могла бы съездить на одно из моих чтений.
Нет-нет, вот этого делать не стоит. Уж лучше первый вариант.
Боже мой, подумал я, опуская трубку – какая женщина! Она даже готова поехать за мной. Подобный туризм – неплохой сюжет для фильма-катастрофы.
Такси остановилось перед большим стеклянным зданием.
– Ну, вот мы и приехали.
Удивленный и немного разочарованный, я вместе с ней вошел в штаб-квартиру «Пер Кон». Привратник, мимо которого мы прошли, весьма дружески приветствовал фрау Сцабо; она в ответ лишь холодно кивнула.
Ее кабинет находился на пятом этаже. Очень светлый и почти пустой, если не считать нескольких модных разноцветных стульев, кресел и столов. Беспорядочно стоящие тут и там, они создавали иллюзию, будто помещение еще больше, хотя пространства здесь и так хватало с избытком.
На стене над письменным столом висел предвыборный плакат. Безымянный народный умелец с улицы выцарапал политику оба глаза, превратив его тем самым в ухмыляющегося зомби.
Увидев это, я зажмурился.
– Как у тебя дела? Как продвигается работа над фильмом? – поинтересовалась она и поставила на стол чайные стаканы.
Я попытался по мере возможности устроиться на невероятно жестком, красного цвета приспособлении для сидения и стал рассказывать ей о нынешнем положении вещей.
Однако находившийся подо мной предмет мебели, имея весьма своеобразные представления об анатомии сидящего человека, по мере того, как я говорил, принуждал меня опускаться все ниже, занимая позицию, все более приближенную к лежачей. Очень скоро мое сопротивление выдохлось, и, сдавшись, я разлегся перед собеседницей.
У Магды накопилось много вопросов. Например, играет ли здесь какую-либо роль френология, наука
