правильней) на звание счастливца претендует тот, кто мудро умеет использовать дары богов, и терпением превозмогает нищету, и страшится позора больше (досл.: ужасней), нежели смерти.
Лично я, в отличие от Энслина, страшился позора не так, как смерти, однако тот факт, что ради этого письма, ровным счетом ничего мне не дающего, я рискнул подвергнуться судебному иску со стороны «Пер Кон» – «в связи со злонамеренным уничтожением уникальной исторической рукописи», следовало считать не иначе как совершеннейшей глупостью.
Я задумчиво рассматривал ведущий прямо ко мне след из крошек. Думал я о том, где мог на сей раз спрятаться от меня веник, меж тем как мысок моей ноги с любопытством вопрошал об этом ворох старой бумаги и сумрачную, наполовину заставленную пустыми бутылками нишу между холодильником и столом. И в этот момент случайно взглянул в окно… Они шли через двор замка! Женщину из управления по культуре я узнал моментально. Рядом с ней мужчина. В штатском! Вид у обоих весьма официальный.
Шикеданц вышел им навстречу. Они поговорили – скучная игра жестов за оконным стеклом: Шикеданц несколько раз важно кивнул, покачал головой, затем все, как по команде, настороженно оглянулись на мое окно.
Я отшатнулся, вытянулся, медленно, боком, шажок за шажком заскользил задом по кухонной стойке, продвигаясь в направлении коридора – как в фильме, где преследуемый ползет между 36-м и 37-м этажами, прижавшись спиной к стене дома. Бездна распростерлась перед его глазами, а он пытается бежать, переступая нога за ногу на узком выступе.
Я слышал, как они поднимались по лестнице.
Слишком поздно! Жаль. Финальную сцену я представлял себе совсем иначе:
Дверь забаррикадирована. Преследователи толкают ее, выкрикивая: «Здесь есть кто-нибудь? Мы ищем вандала, уничтожающего старинные письмена!» Нет ответа. Они, озираясь, входят в квартиру, затем в комнату. В центре комнаты стоит кресло. Оно повернуто высокой спинкой к двери. Рядом маленький столик, налитый до половины бокал коньяку, пепельница. В пепельнице сигарета, от которой поднимается тонкая предательская струйка табачного дыма. И внезапно из глубины кресла раздается голос: «Я знал, что вы придете».
Примерно так я все это воображал, но к сожалению, времени, чтобы так инсценировать собственное разоблачение, у меня не оставалось: в дверь позвонили. Вместо того чтобы с честью опуститься в кресло, я торопливо стряхнул крошки и в тапочках пошлепал к двери.
– Добрый день, – сказал я.
– Здравствуйте, – протянула дама из управления по культуре так осторожно, будто опасалась сказать что-нибудь не то. – Да, а это господин Грундиг. Возможно, вы знакомы?
Мужчина кивнул мне. Я покачал головой – затем мы прошли в комнату и сели.
– Мне, право, очень жаль, что мы беспокоим вас, – начала дама из управления по культуре.
– Могу ли я предложить вам что-нибудь? Чай? Кофе? – Вопросы эти я задавал с нарочитой любезностью, ибо держать себя в руках решил до последнего. – Еще у меня есть печенье.
Оба синхронно замотали головами.
– А впрочем, – сказала дама, – от кофе я сейчас не отказалась бы.
Теперь захотелось кофейку и господину Грундигу.
Ну вот! Я прошел в кухню и, насвистывая, поставил греться воду.
– Это шок, – донеслись до меня слова женщины.
– Наверняка он уже знает, – негромко произнес мужчина.
Когда я вернулся в комнату, на коленях господина Грундига лежал прозрачный полиэтиленовый файл.
Прежде, чем он раскрыл его, я не выдержал.
– Вы должны мне поверить – мне жаль, что все так произошло. И мне действительно очень стыдно.
Господин Грундиг и дама из управления по культуре коротко, удивленно переглянулись. Затем оба кивнули.
– Конечно, я понимаю, это глупо. В некотором смысле даже непростительно. Но теперь-то я уже не могу ничего изменить. К сожалению. Ведь дело сделано.
Господин Грундиг в изумлении откинулся на спинку стула:
– Я и понятия не имел, что вас это все еще до такой степени беспокоит. Но тем лучше.
– Итак… – произнес я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости, – чего вы ожидаете от меня?
– Только не поймите меня превратно: речь ни в коем случае не должна быть долгой! Это ясно. Но мы в юбилейном комитете, как бы сказать, подумали: вы ведь долгие годы были учеником Кранебиттера. Ну а поскольку в следующем месяце он собрался уйти на покой – пару слов на прощальном вечере… Думаю, профессора Кранебиттера это бы очень порадовало.
Мое лицо на краткий миг словно бы обрело самостоятельность: улыбка, которую при всем желании иначе как идиотской не назовешь, перекосила его авантюрно-загадочным образом; я ощущал свой растянутый рот вплоть до самых уголков. Только потом, когда я кое-как овладел собой, ухмылка испуганно сорвалась с моих губ и упорхнула прочь.
Улетела она недалеко, тотчас приземлившись на лицо господина Грундига.
– Ну, вот видите, – обрадовался он.
Чайник, засвистев на кухне, к счастью, прервал эту неприятную сцену. С горящими щеками я вскочил и устремился туда.
Дрожащими пальцами я засыпал в фильтр доверху наполненные кофейные ложки. Кранебиттер, Боже мой, Кранебиттер!
Осторожно залил кофе кипятком и с подносом засеменил обратно в комнату.
Грундиг между тем извлек из файла бумаги.
– Кажется, между вами было немало разногласий, не так ли? Особенно после того, как вы бросили у него аспирантуру. С учетом последнего обстоятельства, для вас это неплохая возможность. После всех недоразумений…
– Боюсь, я не смогу, – тихо ответил я.
– Всего пару слов! – проговорил Грундиг, обращаясь словно за подтверждением к женщине из управления по культуре, та же лишь послушно кивнула в ответ.
– Надеюсь, мы вас не очень обременили? – спросила она, когда я молча протягивал господину Грундигу руку на прощание. Грундиг потряс ее, и я удивился, как она умудрилась не оторваться.
Следующие свои шаги я предпринял, еще целиком находясь под впечатлением этой новости. То были медленные шаги – я еле передвигал ноги. Чисто механически убрал посуду. Затем, будто в поисках укрытия, утонул в кресле. Ледяной пот прошиб меня с головы до пят.
Кранебиттер, что плохого я тебе сделал?
Ранним вечером – небо на западе только что окончательно утратило свой убедительно красный оттенок и там, вверху, стало совсем темно, по крайности на первый взгляд, – я совершил большую прогулку, которую сам себе «прописал», дабы немного прийти в себя. Несколько раз обошел я замковую гору и облетевший прилегавший к замку лесок, который выглядел так, словно в нем повсюду разбросаны трупы в пластиковых мешках.
Из-за чересчур жарких споров с самим собой успокоиться мне так и не удалось. Твердой поступью лесника я зашагал назад.
В ближайшие дни Грундиг, как мы и договорились, прислал в Вюлишхайм пакет с книгами, спецвыпуски ми, ксерокопиями статей, вырезками из газет. Кроме того, он скопировал и прислал все до единого листки моей переписки с Кранебиттером.
Итак, на моем столе возвышалась большая, неустойчивая стопка кранебиттеровских материалов! Целую педелю каждое утро, взирая на эту гору бумаги, я принимался за работу со словами, выражавшими всю мою покорность судьбе – «Гора зовет!».
Однажды в мои размышления бесцеремонно вклинился телефонный звонок.
Ничего не подозревая, я поднял телефонную трубку. Звонила Магда.
Затаив дыхание, я стиснул трубку в холодной руке.
