Уже минут десять Глеб Федорович стоял у дороги, размахивая, точно флагом, стобаксовой купюрой. А ветер пронизывал до костей, стремился сорвать воняющее коньяком пальто. Наконец к обочине неуклюже вильнула раздолбанная «копейка». Тихомиров торопливо запрыгнул в пахнущее горячим маслом тепло, поерзал на продавленном сиденье, устраиваясь поудобнее, и, вынув из кармана початую бутылку, плотно присосался к горлышку.
— Куда едем, барин?! — прервал его такое приятное занятие водитель, маленький, потертый какой-то мужичонка.
Глеб Федорович добросовестно задумался над вопросом и вспомнил вдруг, что да, действительно, ему срочно куда-то надо успеть, не опоздать. Только куда?
— Гони прямо. Быстро! — неожиданно трезвым голосом сказал он. Мужичонка кивнул, тачка заскрипела, затряслась всем корпусом и медленно поползла по заснеженной дороге.
— Быстрее, командир, быстрее… — подгонял Тихомиров. Странное, лихорадочное нетерпение сжигало его. Водила жал на педали, дергал рычаг передачи, но машина от этого быстрее не ехала. Она осторожно ползла по покрытому ледяной коркой асфальту, буксуя в снежной каше, опасно кренясь на поворотах.
«Всё. Не успею», — почему-то с ужасом подумал Глеб Федорович и крикнул водителю:
— Тормози!
Клюнув носом, «копейка» послушно замерла посреди дороги.
— Сколько ты хочешь за свой рыдван? — спросил Тихомиров.
— Так… это… — лихорадочно соображая, забормотал мужичонка.
— На! — Тихомиров, не считая, сунул в жадную, грязную ладонь толстую пачку зелени и, выпихнув из машины ошалевшего от счастья водителя, сам сел за руль.
Уже остался позади город. Дребезжа всеми частями, старая машина неслась по шоссе.
— Не успею… Не успею, — бормотал Тихомиров. Подслеповато щурясь, всматривался в черно-белую круговерть за лобовым стеклом. Из тьмы вынырнул знак, предупреждающий о крутом повороте, но Тихомиров не заметил его.
Словно испугавшись, машина резко вильнула. Глеб Федорович с трудом выровнял ее и до конца вдавил в пол педаль газа. «Копейка» обиженно взревела и из последних сил рванулась вперёд. В жиденьком, желтоватом свете заляпанных грязью фар Тихомиров увидел прямо перед капотом машины темный обрыв. Краем глаза он заметил круто уходящую влево ленту шоссе и судорожно крутанул разболтанный руль.
Глеб Федорович привык к звериной мощи «Мерседеса», к кошачьей цепкости, с которой тот всеми четырьмя колесами намертво держался за дорогу.
Он вяло удивился, когда машина не изменила направление движения. Хотя передние колеса до конца были вывернуты влево, «лысые», как колено, покрышки скользили по льду. Пробив сугроб и придорожное ограждение, автомобиль пролетел несколько метров, тяжело рухнул в овраг, перевернулся по инерции и с маху врезался в дерево как раз в тот момент, когда больное сердце Глеба Федоровича разорвалось, лопнуло, как обожравшийся крови паук.
«Успел…» — подумал Тихомиров, хотел удивиться этой своей дурацкой мысли, но не смог, потому что умер.
Старый «жигуль» загорелся как-то весь сразу. Жаркое пламя охватило разбитый корпус, слизывая с него облупившуюся краску, выело изнутри салон, оставив от сидящего в нем трупа Тихомирова только серый пепел и белые кости.
Глава 10
Потолок был белый. Тонкая извилистая трещинка, пробежавшая по нему, напоминала речку на географической карте.
Где-то слева негромко бормотали на разные голоса. И оттуда же лился неяркий желтоватый свет.
Гром с трудом повернул тяжелую голову, и это движение сразу пробудило маленьких красноглазых крысят, спящих в его левом плече. Они принялись шебуршиться и кусаться там, внутри.
Сжав зубы, Гром сдержал готовый сорваться с его губ стон. Потому что рядом с кроватью, на которой он лежал, стояло старое кресло с ободранной спинкой, из которой тут и там торчала обивка. А в этом кресле спал ангел. Тот самый.
Он был одет в белое, неразличимое в полумраке. Стоящая рядом с ангелом на столике лампа, накрытая прозрачной тканью, освещала туманно мягкий девичий профиль и прядь светлых волос, чуть шевелящуюся от дыхания ангела. И тень от длинных ресниц, такая смутно знакомая, залегла на бледных щеках…
— Лиза… — неожиданно для себя прошептал Гром. Имя само всплыло из памяти, легко соскользнуло с языка, растворилось в сумраке. Девушка в кресле пошевелилась и чуть слышно вздохнула.
— Лизка! — громче повторил Алексей и тут только вспомнил…
Она пришла в восьмой класс, когда Алексей учился уже в девятом. Приехала с отцом в город неизвестно откуда. И с самой первой встречи между ними произошло что-то, образовалась какая-то общая тайна, которой они оба стеснялись и старательно скрывали от окружающих.
Только как могли не заметить одноклассники Грома мягкий свет, которым лучились глаза девочки, когда она смотрела на него. И сам Алексей чувствовал, как перехватывает дыхание, распирает его грудь что-то огромное, когда она смотрит на него, касается его руки… Что-то, названия чему он не знал. А приятели-одногодки завистливо смотрели, шептали Грому, брызгая слюной в ухо и краснея:
— Ты проверь… — шептали они. — Слабо проверить? Ты предложи… Она даст, если любит. Попробуй!
И Алексей проверил. Он подошел к ней на перемене и, сжимаясь и холодея от понимания непоправимости того, что он делает, громко сказал:
— Ну, что, зайка, трахнемся после уроков? Ты в какой позе любишь?
Она отшатнулась, сильно побледнев, словно он ударил её. Долго смотрела недоверчиво и печально.
— Почему после уроков? — тихо спросила она. — Зачем ждать? — И потянула вверх подол старенького форменного платьица. Сдернула его через голову. Заведя руки за спину, рванула застежку узкого чёрного лифчика.
Груди её были маленькими, а соски розовыми.
— Не надо! — в ужасе закричал Алексей. — Не надо, Лизка, я пошутил! — Непослушные губы его прыгали и кривились. Сквозь слёзы он увидел, как она повернулась и пошла прочь. И затяжка на ее чёрных колготках покачивалась вверх-вниз, в такт её походке. Заржал было прыщавый дебильный десятиклассник, но его никто не поддержал, и он быстро заткнулся. Тишина повисла в заполненном учениками школьном коридоре.
— Она ушла из школы. Гром долго искал ее тогда. Узнав адрес, часами просиживал у калитки домика, в котором жила Лиза, до тех пор, пока её отец не прогнал его.
И вот теперь…
— Лизка… — прошептал Гром.
Слегка вздрогнув, девушка проснулась, и в глазах ее метнулось беспокойство. Она дотронулась до пылающего сухим жаром лба Грома.
Алексей поймал ее руку и прижался лицом к прохладной, пахнущей больницей ладони.
— Лизка… — снова прошептал он, наслаждаясь звуками этого имени. Заглянул в её глаза и увидел, что мягкий, медовый свет, много лет назад заставлявший как сумасшедшее биться его сердце, никуда не делся, а только стал ярче и… глубже, что ли.
— Спи, Алёша, — сказала она, и Гром уснул, глядя в ее глаза и подложив под небритую щёку её маленькую ладошку. И снилось ему в этот раз что-то хорошее и грустное.
