это точно! Пусть сейчас, только не дома… Не хотел же, черт побери, портить родителям праздник! И опять развезло… Что он пил-то с этими хмырями? Не вспомнить уже, но гадость первостатейная! Опыта нет, польстился, дурак, на этикетку… Ой, все, сейчас стошнит…
Макс едва успел заползти за угол какой-то пятиэтажки… После он сел прямо на снег и попытался отдышаться. Хорошо, что уже темно, хорошо, что рано темнеет, всего шесть часов еще, а уже ночь. Его никто здесь не видит, можно прямо тут и поспать чуток…
Эй-эй, нельзя этого делать! Сейчас же встать и идти домой! Покряхтывая и постанывая, Макс с трудом принял вертикальное положение.
— О, уже надрался. Вот быдло!
— Эти скоты даже праздник умудряются себе испохабить!
— Небось, замерзнет насмерть. И не жалко таких!
— А одет неплохо, странно даже…
Макс отчетливо слышал весь посвященный ему разговор двух молодых женщин, спешивших куда-то мимо него. Куда-то… Праздновать, конечно! «Быдло, скот, но неплохо одетый — это я. Ну, и замечательно», — вяло подумал Макс и захихикал. Потом он сконцентрировался, сориентировался и направился к метро.
Рита и Гоша сидели за ненакрытым столом, на котором стояли лишь бутылка шампанского и два бокала. Гоша внимательно смотрел на Риту: у нее опять пустые, бессмысленные, без всякого выражения глаза.
— Не думаю, что тебе можно сейчас пить, — тихо заметил Гоша. — Ты ж опять на таблетках.
— А я и не рвусь, — медленно ответила Рита. — Сколько там времени?
— Десять.
— Еще два часа, — и она прикрыла глаза.
— Да черт с ним — ложись, не жди, — посоветовал Гоша.
— Нет, ну как же! — Рита опять распахнула свои такие обычно выразительные, прекрасные, а сейчас снулые и бесцветные глаза. — Мы должны встретить этот замечательный Новый год — год воссоединения нашей семьи. Ха. Ха.
Гоша опустил голову.
— Я все вижу и понимаю, не дурак. Не нужен я тебе, ты его любишь.
— Умоляю — заткнись! — шепотом закричала Рита. — Его — нет! Не существует, умер! А если ты будешь говорить об этом, я… я не знаю, что я сделаю, — так жалко и беспомощно прозвучали эти слова!
— Успокойся, все, тихо! — Гоша ласково погладил Риту по руке. — Все будет хорошо, вот увидишь!
Рита не могла не пить эти проклятые таблетки. Стоило ей начать отходить от их действия, как она тут же слышала голос Макса, его слова, когда он примчался в тот день… Она слышала себя, как она орала «Я тебя ненавижу!», и что самое главное — ей виделось лицо Макса в эту секунду, как будто она тогда видела его и знала, что именно так округлились его глаза, именно так вздрогнули брови и задрожали губы. И становилось нестерпимо больно, тоскливо, страшно до крика, до воя… Только таблетки — отупляющие, оболванивающие, — спасали от этого кошмара. Иначе — не выжить.
Гоша… Гоша? Что — Гоша? Вот этот хороший человек, который сидит напротив и смотрит добрыми глазами? Да, он замечательный! И его надо любить. Надо! Кому? А всем! Ване, ее родителям, родителям Макса, Юльке… Главное — Юльке! Ей просто дозарезу необходимо, чтоб она, Рита, любила именно собственного мужа и жила с ним в счастье и здравии… Ну, разве не прелесть? А еще говорят, что нынче все равноду-ушные! Куда там… Все только и делают, что помогают жить. Причем, правильно жить.
Вот тетя Сима. Чудо-тетя! Сколько Ритка к ней ездила, как они дружили! А прознав про Ритины дела, тетка тут же кинулась к Ольге Михайловне помочь решить, что делать с племянницей-шалавой. Помирились — враз! На почве борьбы с развратом. «Это она что же — мною прикрывалась? Поездками ко мне?» — возмущалась тетя Сима. Не поленилась же, позвонила Ритке и высказалась. Попыталась, опять же, научить правильной, праведной жизни:
— Ты, Ритуля, подумай о Ванечке. Понимаешь, это в твоей жизни должно быть главным. Если ты будешь всегда исходить из его интересов…
— Теть Сима, у тебя когда самолет? — грубо перебила ее Рита.
— Восьмого января, а что? — удивилась Сима.
— Вот и катись! Земля обетованная заждалась тебя! — впервые в жизни нахамила Рита. Она повесила трубку и пошла пить лекарство. Телефон заливался минут десять. Она взяла и отключила его. Ей теперь все равно, что про нее думают и что ей хотели сказать. Ваньку не отдают? Так она сейчас и не смогла бы заниматься сыном. Не в состоянии… И опять же — все равно…
С работы ей позвонили. Сообщили, что шеф объявил рождественские каникулы. Теперь на работу выходить только девятого января… Но ей придется объяснить, почему она не появлялась и не давала о себе знать все последние дни…
— Объясню, причем в письменном виде. На фирменном бланке, — надерзила Рита и повесила трубку. Ну, хоть одна хорошая новость: ее пока-таки не уволили.
— С Новым годом, муж! — Рита подняла пустой бокал и улыбнулась Гоше. — Ты прав: все будет отлично.
Рука немного дрожала, и поэтому Володя никак не мог правильно сосчитать количество упавших в стакан капель валокордина. Надо пятьдесят, что ли? А если уже больше? Наверное, ничего страшного. Четверть часа назад он, тайком от Люси, впервые тоже глотнул этой дряни — двадцать, приблизительно, капель. А что делать? Сердце ныло и трепыхалось, он сначала даже испугался — такого с ним никогда прежде не случалось.
А Люся даже не унюхала едкого запаха лекарства, хотя она такая всегда была чуткая ко всяческим ароматам и вони. Как она выбирает туалетную воду в магазине — это ж спектакль! Истинный дегустатор — и на сгиб локтя капнет, и крышку от флакона водит туда-сюда перед носом, и нюхает под разным углом, и выжидает минут десять, как минимум, — продавцы озверевают. А ежели дома где-то что-то чуточку пахнёт «не так», она квартиру вверх дном поставит, но найдет и устранит это «не так». В их доме вечный аромат легких духов и чуть-чуть корицы, и это не случайность, а результат упорной работы Люсиного обоняния и фантазии.
А тут — не унюхать, не заметить такой запашище! Зато через некоторое время она сказала:
— Вов, опять сердце жмет, накапай, пожалуйста, — и он поплелся на кухню, к пузырьку и стакану, которые даже не убрал…
Люся сидела в кресле, вся укутанная пледом, бледная и измученная. Володя старался держаться и всячески подбадривать ее, но у него это не очень-то получалось — все-таки Макс для него значил в жизни абсолютно все, наравне с Люсей. И с этим самым родным на земле человеком впервые происходило что-то такое ужасное, с чем он, здоровый, умный, преуспевающий мужик не знает, что делать, чем помочь. Когда Макс сильно болел в пятилетнем возрасте — знал, когда в восьмом классе чуть не попал в милицию из-за драки — знал, когда парня чуть не сбил с толку этот поганый местный наркоделец — знал, а теперь — хоть плачь…
Володя пытался анализировать ситуацию, но ничего не получалось, все разваливалось под тяжестью эмоций и страха за сына.
— Как ты думаешь, — тихо спросила Люся, — то, что он сделал, поправить можно?
— Конечно, можно, — с преувеличенной бодростью отвечал Володя. — Этот вопрос решается в полчаса! — «Если только Максим сам этого захочет», — мысленно добавил он. Володя знал своего сына и уважал его именно за эту черту: решать все ответственно, по-мужски, держать слово и не метаться в истерике. Какого черта он сам так культивировал в нем это истинное «мужчинство»! Хотя, с другой стороны, что ж он так сломался-то быстро и круто? «Да пацан еще потому что в сущности!» — сам себе отвечал Володя.
В десять раздался звонок в дверь.
— Это Юлька с Аськой, — сказала Люся. — Пришли встречать Новый год.
Стиснув зубы так, что на скулах заиграли желваки, Володя пошел открывать дверь.
