Слова застряли в горле. Кругом в свете фонарика полный разгром: ящики перевернуты, сельскохозяйственные орудия разбросаны, семена и удобрения рассыпаны по полу. В центре хаоса стоял Оуэн, слепо щурясь, тяжело дыша, опуская и поднимая плечи. Под его ногами звездная россыпь целых и битых пивных бутылок, на груди рубашки почти диагонально тянется размашистый след засохшей рвоты, будто его стошнило на бегу или на повороте вокруг своей оси. В спертом воздухе волнами катится запах прокисшего пива — не свежего солода, а зловонного гниющего зерна.
— Почему не стучишь?
— Куда? — Скотт оглянулся на дверь, валявшуюся на голом бетоне. Двинулся вперед, перешагнул через разбитый горшок с тысячами гвоздей, в том числе таких старых, что они вполне могли использоваться при распятии. — Что ты делаешь?
— Занимайся своими делами, черт побери.
Скотт заметил на руке брата темно-красную кровь вперемешку с грязью.
— Поранился?
Оуэн хрюкнул, схватил очередной ящик, вытряхнул на пол пустые банки из-под машинного масла, с силой пнул одну в стенку.
— Что ищешь?
— Ничего. — Он пошатнулся, попытался обрести равновесие, Скотт подхватил его, удивленный тяжестью тела. Оуэн вырвался, с рычанием метнулся вперед, почти сразу потерял контроль над ногами, запутавшись в мотках старой проволоки. Скотт снова его поймал, он дохнул ему прямо в лицо. Все равно что держать в охапке огромную кучу грязного, вонючего больничного белья.
— Пошли в дом. Руку надо промыть и чем-нибудь смазать.
Не дожидаясь протестов, он направил брата к дверному проему, потащил через двор, ориентируясь в лунном свете, хорошо зная, что Соня и Генри внимательно наблюдают с подъездной дорожки. То, что смотрит Соня, не страшно — она наверняка уже видела Оуэна в подобном состоянии, — но ребенку не следует видеть, как его разъяренного и трясущегося отца волокут по лужайке к родному дому. Впихнутый в дверь Оуэн шарашился, натыкаясь на мебель, конвульсивно со слюной выплевывал отрывочные слова:
— Пусти… порядок…
Взмах руки сбил с ручки дивана стопку грязных тарелок.
— Мать твою, я сказал, полный порядок.
Вероятно, слыша звон и грохот, Оуэн сообразил, что находится в доме, и вывернулся из рук старшего брата.
— Думаешь, мне нужна
Впрочем, он быстро ослаб, в глазах вскипели слезы, горечь, усталость, голос заглох, задохнулся, будто затопленный изнутри. Скотт усадил его на кухне, придвинул стул к раковине, пустил на рану холодную воду. Крови много, однако порез неглубокий, зашивать не придется. В помещении запах рвоты усилился, и он стащил с брата рубашку, задрав ему руки и выпростав из рукавов, после чего они безвольно упали. На спине между лопатками обнаружилась маленькая татуировка, которой Скотт раньше не видел: имя Генри в сердечке.
Рана промыта, ладонь обмотана полотенцем. Оуэн умолк, обмяк на деревянном стуле, отключился с открытыми глазами. Скотт чуть-чуть обождал, подхватил его под мышки, поволок с кухни в гостиную, свалил на диван, накрыл довольно чистым с виду покрывалом из овечьей шерсти, принес стакан воды, пузырек с аспирином, ведро из-под кухонной раковины. Вряд ли брат проснется до их возвращения; если даже проснется, то, скорее всего, не будет в состоянии дать объяснения.
Снова выйдя во двор, он увидел в сарае слабый, нерешительный глаз фонаря и пошел за ним. Протянувшийся по полу луч указывал на частично разоренную полку. Среди груды битого стекла лежал одинокий листок, прилепленный к стенке плесенью. Скотт до него дотянулся, отклеил. Это была машинописная страница под номером 139.
В дверях стояла девочка в голубом. Лет двенадцати, если не меньше. Прямые пряди волос обрамляли лицо, глаза глубоко провалились в глазницы, кожа покрыта синеватой плесенью.
— Ты кто? — спросил он.
Она подняла руку, сунула скрюченный палец за дверь, ведущую в потайное крыло. Неровные ногти заскребли по дереву, нацарапали букву «и». Потом слева от нее вывели «р», потом «а», «м», «з», «о», наконец, снова корявую, разлапистую, как паутина, заглавную букву «Р».
Он прочел буквы в обратном порядке, слева направо. Голова пошла кругом.
— Розмари? — переспросил Фэрклот. — Розмари Карвер?
Он о ней слышал. Она убежала из дома на другом краю штата, явилась в этот город и бесследно исчезла в конце 1800-х годов. Ее отец, Роберт, приезжал сюда в поисках дочери, местная полиция начала расследование, но тело так и не было найдено.
Глядя теперь на нее, Фэрклот понял, почему он
Конец страницы.
Скотт вышел из сарая с последним листом в руке, свернул его, сунул в карман, возвращаясь к подъездной дорожке. Сначала удивился, потом приободрился, услышав из темноты голос Сони:
— Как там Оуэн?
— Все будет хорошо.
Она посмотрела на него с сомнением, но промолчала. Его обеспокоил Генри — бледный, растерянный, будто его в лихорадке вытащили из постели. Всегда ясные глазки мутные, остекленевшие.
Поехали в пиццерию на озере, в летнее заведение, открытое до поздней осени ради охотников на оленей, которые скоро начнут закупать припасы, отправляясь в лес: вяленое мясо, сэндвичи, упаковки пива.
Сидя за столиком, ожидая заказа, Скотт с усилием подавлял желание вытащить найденную страницу и снова перечитать.
— Папа весь день был в сарае? — спросил он племянника.
Тот лишь кивнул, глядя на свою пиццу.
— Хочешь у меня сегодня переночевать?
Мальчик снова кивнул и слегка на него покосился, как бы опасаясь, что он вот-вот передумает и возьмет свои слова обратно. Скотт поднялся, обошел вокруг стола, взял его за плечи и крепко стиснул.
— Все будет хорошо, — повторил он и почувствовал, как Генри прижался к нему, не хотел отпускать. — Обещаю.
Мальчик чуть заметно тряхнул головой. Почти неощутимый толчок отозвался в груди Скотта, уместившись между двумя ударами сердца.
После ужина поехали обратно к лавке древностей. Показалось, что за шторами в освещенной гостиной маячит тень согбенной фигуры. Соня пожелала доброй ночи и собралась вылезать.
— Погоди… — окликнул ее Скотт.
Она оглянулась.
— Слышала когда-нибудь о девочке по имени Розмари Карвер?
Она подумала, качнула головой:
— Мне это имя ничего не говорит. Кто она?
— Точно не знаю, — ответил он. — Может, персонаж отцовского рассказа, хотя он ее описывает как реальную девочку.
— Мне когда-нибудь выпадет шанс прочитать легендарную рукопись?
— Если я ее когда-нибудь закончу.
— Я не отличаюсь терпением. — Она все смотрела на него. — Можно спросить?
— Давай.
— Тебе это не кажется странным?
— Что? Мое возвращение?
— Всё.
