рассказывал о преданности своему делу членов его команды и о благодарности тех, чьи дома они посетили. На экране то и дело возникал стих из Библии на случай, если зрители не совсем точно поняли, как миссия укладывается в общую перспективу слова Божия.
Через пятнадцать минут действие переместилось из южных трущоб в лес. Деревья расступились, открылся другой дом, невероятно огромный, разлапистый. Скотт успел подумать: «Минуточку, да ведь это…»
До конца не додумал. Воздух в гостиной Колетты Макгуайр изменился, утратил плотность, будто в нем резко снизилось содержание кислорода. Скотт уже испытывал легкое головокружение, а нынешнее изображение на экране усугубило сенсорную дезориентацию до столь опасной степени, что стало непонятно, видит ли вообще он все это. В последний раз он был так глубоко растерян в бесконечный день похорон матери, после чего бился головой в стену, чтобы ее прочистить. А теперь сила боли, которую надо себе причинить для достижения аналогичного результата, вполне может оказаться смертельной.
Перед ним на киноэкране оживал Круглый дом.
Ручная камера внучатного дядюшки Бутча поднялась по ступенькам парадного и проследовала в прихожую. Музыка и рассказ сменились белым шумом. Пока камера двигалась по главному вестибюлю, иногда слышался звук шагов, но в основном раздавалось шипение. Скотт пристально вглядывался в протянувшийся перед ним коридор, который шел дальше и дальше, заканчиваясь крошечным окошком над радиатором, затянутым полупрозрачной шторой.
Колетта тронула его за плечо, и он вздрогнул.
— Что с тобой? — спросила она.
— Это все тот же фильм? — Голос прозвучал слабо, вяло.
— Тот самый.
Скотт вспомнил найденные чертежи, на которых один дом поглощает другой. И сейчас кажется, что фильм внучатного дяди запечатлел потайные глубины, скрытые отсеки пространства за стенами.
Точно. Это его версия «Черного крыла».
Камера двигалась как бы наобум, почти в полной тишине, охватывая бестелесным глазом округлую пустоту. Миновала две комнатки, вошла на кухню, задержалась на чугунной сковородке, висевшей на крючке, потом пьяно развернулась, понеслась вверх по лестнице, по коридору второго этажа с закрытыми дверями с обеих сторон. Кто держит ее в руках? Предположительно, внучатный дядя Бутч. А вдруг нет? Вдруг камера поймает самого Бутча в какой-нибудь комнате и внучатный дядя оглянется в черном ужасе? Вдруг у него окажется лицо внучатного племянника?
Разумеется, Скотт не может присутствовать в фильме, впервые войдя в Круглый дом всего несколько недель назад. Он заставил себя смотреть на экран. Последняя дверь справа ведет к другой лестнице, камера снова спускается, движется по коридору, постоянно чуть-чуть наклоняясь, а теперь наклонилась покруче, снимая окружающее под острым произвольным углом. В конце коридора свернула в какую-то комнату.
Это была столовая — его рабочий кабинет.
В такой перспективе он ее еще не видел. Гладкие голые стены вдруг обозлились, запульсировали холодной ненавистью, не поддающейся определению, и хотя комната была пуста, чувствовалось чье-то присутствие
Только сейчас не полная тишина. Если прислушаться, то сквозь стрекот проектора на звуковой дорожке вновь хрипит и вибрирует старая музыка.
Скотт нахмурился. Еле слышная песня времен Первой мировой войны идет не из проектора, а с самого экрана. Он шагнул к нему, склонил голову набок, прислушался, вгляделся. Мимо камеры вдруг промелькнула пригнувшаяся фигура. Слишком быстро, не разглядишь.
— Видела? — Он подскочил к Колетте, щурясь в луче света. — Что это было?
— Не знаю, — ответила она сонно и глухо.
— Можно отмотать назад?
Колетта повозилась с какими-то кнопками. Вместо музыки, которую он якобы слышал, и треска проектора послышался громкий, настойчивый стук, изображение на экране замерло, покосилось, показывая гладкую белую стену. Щелкнул другой рычажок, и пленка рывками, преувеличенно медленно пошла обратно.
Из теней слева попятился черный силуэт, меняя положение в каждом отдельном кадре. Так и должно быть, решил Скотт. Создается иллюзия движения, непрерывного действия. Но теперь, видя обратное изображение сцены, он каким-то образом почуял, что черный силуэт действительно движется, действительно живет в рамках фильма, за невидимой гранью пленки.
— Останови, — велел он.
— Все равно ускользает.
— Осторожно. Если надолго задержать кадр в проекторе, пленка может перегреться.
— Стой, кажется, поймала. — Колетта вновь остановила пленку, и Скотт приник к экрану, вглядываясь в силуэт. Остановленный, он превратился в неразличимый серый мазок — даже не силуэт, а тень.
Впрочем, видно, что тень на самом деле не серая и не черная.
Она голубая.
Глава 23
Соня шестнадцать лет не бывала на ферме Макгуайров, уверяя себя, что на мили вокруг никого больше нет и нет смысла проделывать долгий и трудный путь по совершенно пустой земле. Хотя истина в том…
К черту истину.
Слишком поздно. Воспоминания возвращаются вольно или невольно.
Шестнадцать лет назад, за день до того, как ей со Скоттом предстояло присутствовать на выпускном вечере, она ехала по этим самым холмам в старом, покосившемся отцовском фургоне с надписью на боках «Эрл Грэм — старье берем», нагруженном свернутыми в рулоны газетами. Отец каждый день доверял ей машину, и после школы Соня отправлялась на оптовую базу газеты «Глоб» в двенадцати милях за городом, забирала товар и развозила пластиковые тубы, по всей дороге до фермы Макгуайров. Там была почти последняя остановка, к которой зимой подъезжаешь в глубоких сумерках. Она остановилась на обочине, вылезла с тубой в руках и увидела на подъездной дорожке семейный фургон Мастов.
Сразу узнала. Формально фургон принадлежал матери Скотта, но он именно в нем ездил в пункты видеопроката и заезжал за Соней в дни назначенных свиданий. Собственно, только позавчера они с ним на заднем сиденье барахтались, открывая тайны мироздания на темном берегу озера Клейтон. В кабине было не жарко, не холодно, на бампере яркая наклейка «Эпкот», верхний плафон не горел, стенки имитировали структуру дерева, единственное впечатляющее действо творилось в темноте между ними.
Видя тот самый фургон на участке Макгуайров, Соня так растерялась, что не находила слов. Помнится, как ударила по тормозам отцовской машины, держа в руке пластмассовую тубу, чувствуя пустоту в желудке, почти инстинктивно глядя на освещенные окна второго этажа. Помнится, что увидела.
И подумала: это не он. Хотя, конечно, он. Наверху в окне спальни Колетты Макгуайр, практически не
