— Ничего… — растерянно выдавил Ред. — Все в порядке. Только приезжай сюда, ладно?
И она поехала на предельной скорости, несмотря на погоду и скользкую дорогу. Сквозь летевший снег фары высвечивали фасады домов, мелькавшие плоскими картинками, написанными на холстах. Промчавшись мимо них, «королла», почти потеряв управление, вильнула к руинам кинотеатра, заскользила вдоль цепного ограждения, за которым под свежим слоем снега громоздились остатки сгоревшего здания, напоминая корабль, потерпевший крушение в Арктике. Высокая дверца трейлера скрипнула в петлях, в темноту протянулся прямоугольник света.
— Соня! — крикнул сквозь ветер голос Реда. — Это ты, принцесса?
— Я, — ответила она. — Как мне туда попасть?
— Обожди. — Ред неуклюже вылез из трейлера, пошатнулся под порывом ветра, и Соня увидела, что он держит на руках мальчика, завернутого в одеяло и прижавшего к себе рюкзак. — Слева можно проехать.
Они встретились у ограды, и Ред передал ей Генри.
— Я сверял кое-какие счета в трейлере, услыхал шум. Нашел его вон там… — Он неопределенно кивнул в сторону кинотеатра. — На земле лежал.
— Боже мой… — Соня взглянула на личико, запачканное пеплом и грязью, но не увидела ни синяков, ни крови. Глаза были открыты, смотрели на нее запыленными орбитами ночи. — Эй, малыш, все в порядке?
Генри кивнул, крепче стиснул рюкзак, как бы боясь, чтобы его не отняли.
— Не надо было сюда ходить, — упрекнула его Соня. — Здесь опасно. Мы беспокоились.
Генри заморгал и кивнул:
— Где мой папа?
Чертовски хороший вопрос, паренек. Из желудка вылетела разъяренная оса, вонзила жало в горло. Как бы там ни страдал Оуэн, если он вечером в снегопад оставил мальчика в фургоне, надо обратиться в полицию, найти его сыну лучшего опекуна. Примостив ребенка к плечу, Соня вытащила мобильник и принялась набирать номер.
— Кому звонишь? — спросил Ред.
— Лонни Митчеллу.
Он схватил ее за руку:
— Погоди. Не спеши.
— О чем ты говоришь? — разозлилась она. — Генри мог насмерть замерзнуть, упасть в яму, сломать себе шею… — Спохватилась, что мальчик наблюдает и все понимает, поэтому постаралась смягчить тон. — Здесь совсем темно, очень холодно…
— Правда, — согласился Ред и почти прошептал: — Однако, если вызвать полицию, его попросту заберут.
Мальчик окаменел в объятиях Сони. Она хотела сказать: «Неплохая мысль», — а потом: «С каких пор ты стал защитником Оуэна Маста?» Только Генри не должен слышать сейчас ни того ни другого. Глаза у него уже полны слез, он весь дрожит в медвежьем покрывале, в которое его закутал Ред.
— Послушай, — сказал Ред и долго смотрел на нее, прежде чем продолжить. — Давай сначала я сам с Оуэном поговорю. Волью в него кофе, чтоб чуть протрезвел, разъясню, до чего он дошел, и привезу сюда. Если потом захочешь вызвать копов, пожалуйста. Но, по-моему… — Он сделал глубокий вдох, явно стараясь подобрать слова.
Соня видела его точно в таком состоянии, заснятого на любительской пленке после смерти первой жены, растолстевшего от радостей жизни и отчаянно старавшегося отыскать точку опоры в глубинах своего костюма стоимостью в пять тысяч долларов.
— … по-моему, разлука с мальчиком станет последней соломинкой, которая сломает ему спину.
— А вдруг станет последней соломинкой, за которую он ухватится и выплывет? — возразила она.
— Ты правильно сказала, всегда находятся люди, готовые прийти мне на помощь. У нас с Оуэном есть свои разногласия, но я обязан для него это сделать. Хотя бы попробовать.
— Ничего не понимаю. Почему ты его защищаешь?
— Если не я, то кто? — сказал Ред. — Наверно, понимаю, как он себя чувствует.
Никаких больше доводов не осталось, и Соня только молча вздохнула. Прежняя Соня, существовавшая до того, как увидела машину Скотта перед домом Макгуайров, вступила бы в бой, а теперь ее больше не существует.
Признать это гораздо труднее, чем ожидалось.
В конце концов она просто ушла.
Глава 26
Завалившись в подсобке «Фуско» между ящиками с пивом и бутылками со спиртным, Оуэн видел во сне пожар в «Бижу».
Картина такая живая, что даже во сне сердце заколотилось. Все замедлилось, детали обрели резкость. Видно, как на усталом лице матери отражаются краски с экрана, слышен запах отцовской туалетной воды «Вельва», смешанный с газом послеобеденной стариковской отрыжки. Тут и там зрители хрустят попкорном. Отец сдерживает зевоту. Эмоциональное восприятие обострилось: Оуэн злился, что торчит здесь, тогда как Скотт в колледже на свободе, проклинал город, родителей и внучатного дядюшку Бутча. Всем известно, что внучатный дядюшка Бутч ненормальный. Все миссионеры — дурные пиявки, высасывают деньги, прикидываясь, будто делают Божье дело, и если им поверишь, то они тебя высосут. И вот овцы строятся в ряд перед стрижкой одна за другой.
Где-то в зрительном зале заплакал ребенок. Сначала Оуэн старался не обращать внимания, сосредоточившись на своей собственной злости, сжав ее в груди в твердый черный мячик. Боль вызвала извращенный взволнованный трепет, будто он прикусил ногти, до крови впившиеся в десны. Но когда детский плач перешел в настоящий рев, стало ясно, что за спиной происходит нечто, не связанное с кино.
Собравшись оглянуться, Оуэн посмотрел на экран. На нем вместо красивших стены миссионеров была бледная девочка в голубом, с широко распростертыми руками. Этот невинный образ почему-то его очень сильно расстроил, и не только его одного. В нескольких рядах позади визжал ребенок, будто его пытают и мучают. Оуэн разом увидел звезды, рот наполнился тошнотворной слюной — ясно, сейчас его вырвет. Либо он сам заплачет. Справа отец прикрыл рукой глаза, тоже плачет или зевает. Ни в чем нет ни малейшего смысла.
«Мне все это только кажется, потому что я пьян, — смутно подумал он. — Напился, потому что нынче годовщина пожара. Снится кошмарный сон, проклятые посттравматические воспоминания, как у вьетнамских ветеранов, только не о войне, а об этом. Проснусь дрожа, в луже мочи, все будут надо мной смеяться, но я все же проснусь».
Кошмар с каждой секундой становится реальнее. Между детскими воплями и изображением на экране происходит какое-то третье действие. На уроках химии в школе им объясняли, что некоторые соединения, сами по себе инертные, составляют с другими смертельные смеси, но что тут смешалось? Оуэн чуял кипящую тучу взрывоопасной энергии, словно кинотеатр наполнился природным газом.
В глубоком сне возникло невыносимое предчувствие неотвратимой катастрофы. Он вскочил с кресла, протиснулся мимо матери, которая нахмурилась: «Ты куда это?» — споткнулся, упал в темном проходе, разбил колено о ручку сиденья, пробираясь к двери с красной табличкой «Выход». Головы укоризненно поворачивались, а он игнорировал. Сделал три шага, увидел кричавшего мальчика трех-четырех лет, красивого, светловолосого, с выпученными глазами, безрассудно испуганного. Он стоял на сиденье, протягивая к нему руки и умоляя: «Забери меня отсюда ко всем чертям, мистер!»
Даже не думая, паренек Оуэн схватил ребенка, тогда как взрослый Оуэн беспомощно барахтался в пьяном сне, сразу вспомнив своего сына Генри. Конечно, мальчишка на сиденье не Генри — Генри родился только через пятнадцать лет после пожара, — хотя сходство меж ними совсем не случайно. Последнее, что
