как только она возьмет трубку. Линда прислушалась к голосу на другом конце провода. Свободной рукой он делала какие-то движения в воздухе. Томас, подойдя, взял ее дрожащую руку.
— Какое облегчение слышать твой голос, — произнесла Линда в трубку, одновременно смеясь и плача. Она тяжело села на кровать. Томас уселся рядом, отпустив ее руку.
Линда повернулась к нему и беззвучно проговорила:
— Все в порядке. Это Маркус.
— Прошу прощения за Дэвида. — Голос Маркуса был на удивление ясным. — Знаю, иногда он бывает козлом. Я был слишком пьян, чтобы протестовать. Мне хотелось поговорить с тобой, но он…
— Решил тебя оградить.
— Да.
— Ты где?
— Я здесь. В Братлборо. — Последовала пауза. — Мама, ты в порядке?
— Я бежала к телефону. Закрыла дверь снаружи. Долго рассказывать. Я очень рада, что ты так долго звонил.
— Нам разрешают позвонить только один раз. Как в тюрьме. Я не знал, позволят ли мне попробовать еще раз.
— Как ты себя чувствуешь?
— Очевидно, я должен быть жутко напуган, но, честно говоря, чувствую только облегчение.
— О Маркус!
Она закрыла рукой микрофон.
— Маркус в Братлборо, — сообщила она Томасу.
— Мама? С кем ты разговариваешь?
— С одним человеком. Которого я когда-то знала. Еще до твоего отца.
— Вот как? Звучит интригующе.
Она молчала.
— Нам позволяют говорить только пять минут, — сказал Маркус. — И я могу звонить лишь два раза в неделю.
— Дэвид там, с тобой?
— Нет, его заставили уехать. Почти сразу же. Думаю, у них тут такая теория, что близкие люди представляют для нас опасность. Здесь требуют, чтобы близкие как можно быстрее убрались.
Она, конечно, была близким человеком.
— Но посещения разрешаются. Приглашают приехать тебя. Более того, думаю, они будут настаивать, чтобы ты приехала. Тут проводят однодневные семинары, так что ты можешь узнать, как со мной обращаться, когда я выйду отсюда.
Она улыбнулась. Ирония Маркуса может помочь ему пройти через это испытание. А может быть, его ирония — часть проблемы?
— Тебе придется приехать с Дэвидом, — добавил Маркус осторожно.
— Дэвид мне нравится, — проговорила Линда.
— Нет, не нравится. Иногда я и сам не уверен, нравится ли он мне. Знаешь, ведь можно любить человека, но при этом спрашивать себя, почему ты с ним?
— Да. Да, знаю.
— Мне сейчас нужно идти. Тут рядом со мной стоит человек, он говорит, чтобы я заканчивал. Я не могу позвонить Марии. Я уже использовал свой звонок…
— Я ей сама позвоню, — успокоила его Линда, испытав облегчение, оттого что у нее появилось дело. — Об этом не волнуйся.
— Я люблю тебя, мама.
Как естественно он сказал это.
— Ты поступаешь правильно, Маркус. Ты поступаешь замечательно.
— Мама, только один вопрос. Ты знала? Ты знала, что я… алкоголик?
Если не сказать правду сейчас — это будет катастрофа.
— Да, — ответила она.
— О! Просто было интересно.
Сейчас было не время обсуждать, почему она не позволяла себе думать об этом слове, произнести его вслух.
— Я тоже люблю тебя, Маркус, — вместо этого произнесла она.
После того как связь прервалась, Линда еще долго держала телефонную трубку в руке. Она попыталась представить себе Маркуса в Братлборо, но все, что смогла вообразить, — это тюрьму с охранником, стоящим рядом с ее сыном. Все будет намного труднее, чем думает он или она.
— Знать, что он в безопасности, — уже какое-то облегчение, — утешил ее Томас.
И она кивнула, подтверждая правдивость его слов, хотя знала и то, что он запросто мог добавить так же сочувственно: «Никто из нас не в безопасности».
Некоторое время они вместе сидели на кровати и молчали, думая о телефонном звонке. Наконец Линда первая повернулась к нему. Она произнесла его имя. Просто для поддержки — так два человека, затерявшиеся в горах, прижимаются друг к другу, чтобы было теплее. Она положила руку на его плечо, и он, озаренный надеждой, произнес в ответ ее имя. На этот раз не «Магдалина», а скорее «Линда», убирая прочь всю искусственность, чтобы осталась только ясность.
И затем, как это можно было предвидеть, как это можно было знать, ее жест превратился в сексуальный. Томас, как животное, нюхал волосы Линды, а ее подобным же образом возбуждал запах его кожи. Столько узнаваемого и в то же время другого! Она не могла нащупать его ребра вдоль спины, как это было когда-то, и задержала дыхание, когда рука Томаса начала гладить ее живот, касаться груди. На мгновение жест показался недозволенным, но ей пришлось напомнить себе, что ничего недозволенного уже нет. И это понимание было столь поразительным, что она чуть не произнесла слова вслух, как человек, который неожиданно может сболтнуть правду. Она отвернула лицо, когда он целовал ей шею, ключицу. Когда последний раз он занимался любовью с женщиной? Годы назад? На прошлой неделе? Она не хотела этого знать.
В молчаливом согласии они встали и сняли одежду, избегая рассматривать друг друга, хотя вместе отбросили покрывала, как могла бы это сделать супружеская пара. Они легли рядом на шелковистые простыни, и она подумала о том, что в молодые годы у них не было даже кровати, а позже кровати, как и минуты, проведенные вместе, всегда были крадеными — никогда их собственными. И эта мысль потянула за собой образы, которые давно потерялись, стертые временем. Она чувствовала запах сырого, пропахшего солью пирса, видела свою мокрую от морской воды комбинацию. Она видела спальню в чужой стране, открытую к небу, в доме без крыши. Она видела мальчика, смущенно стоящего в коридоре с коробкой, которую он обернул сам. Она чувствовала дыхание Томаса на своей шее и расслабленность своего тела. Она видела блики света на воде, когда два подростка сидели на холме над Атлантическим океаном и жаждали обладать этим светом, будто это пища или вода.
Томас что-то шептал ей на ухо. Она потянулась вверх и прикоснулась к его шраму, провела пальцами по всей его длине. Ей было интересно, какие у него всплыли образы, что видел он. Или, быть может, у мужчин с этим проще? Было ли у Томаса, с его утонченным чувством времени, идеальным чувством меры, ощущение миссии, подогреваемое желанием, когда он прикасался к ней?
— Я всегда любил тебя, — сказал он.
Она прижала пальцы к его губам. Ей не нужны были слова — ей, которая обычно жаждала их, если нужно, ползла за ними. Но сейчас, думала она, как раз сейчас все можно было сказать телом. Были некоторые детали, незначительные подробности, вроде дряблой талии или редеющих волос, о которых она не станет задумываться. В любви и сексе отрицание играет иногда очень важную роль. Томас ласкал губами ее тело, двигаясь вдоль ребер, и это было приятно; она была рада, что еще не утратила этой способности радоваться.
