Хотя до сегодняшнего утра он и сам не знал, что поедет сюда. По стене проскользнула ящерица. Мэри Ндегва удобнее устроила свое массивное тело на диване.
— Как ваш сын? — спросил Томас: большие груди Мэри напомнили ему о ребенке.
— С малышом Ндегвой все в порядке.
От помбе у него было что-то вроде похмелья. Странно, ему снова захотелось помочиться.
— Муж сказал, что в своих стихах вы говорите правду, — проронила Мэри Ндегва.
Такой комплимент, достаточно редкий в нынешнее время, на мгновение взбодрил Томаса.
— Ваш супруг очень великодушен, но я могу писать правду, когда мне это удобно.
— Правду можно увидеть из многих дверей, мистер Томас.
Это заявление прозвучало так, будто оно было отрепетировано. Он представил себе склон, уставленный хижинами с открытыми дверями, и стариков, которые стоят на пороге и смотрят на единственный источник света на далеком холме.
Его глаза привыкали к темноте, и он увидел темные круги вокруг глаз Мэри Ндегвы, которые свидетельствовали об усталости. Он не удивился бы, если бы в любую минуту проигрыватель вдруг заиграл какую-нибудь новую мелодию в стиле «кантри».
— Вам сказали, где находится Ндегва? — спросил Томас.
— Его держат в Тике[34].
— Вам разрешат повидаться с ним?
У нее было такое выражение лица, будто она хотела сказать: «Конечно, нет».
— Правительство не освободит моего мужа. Нам не сообщат, в чем его обвиняют, не назначат дату суда.
Томас медленно кивнул.
— Это должно обсуждаться во многих местах, не так ли?
Что-то едва заметно дернулось в груди, будто настал момент просветления. Теперь он понимал, чего не понимал раньше, — почему его удостоили аудиенции, почему Ндегва сидел с ним вчера в «Колючем дереве». Может, он хотел привлечь внимание журналистов? Американцев? Не сам ли Ндегва был постановщиком собственного ареста?
— Это нарушение прав человека, — заявила Мэри Ндегва.
Томасу стало жарко в синей спортивной куртке, деформированной после того, как ее по ошибке постирали в ванной. Это говорят ему, самому аполитичному человеку, остававшемуся таким даже во время маршей против войны во Вьетнаме. Он приехал сюда, чтобы просто здесь находиться, наблюдать людей вокруг себя. Он не очень верил в то, что марши могут служить средством достижения какой-то цели.
— Наше правительство может держать его в заключении долгие годы. Это несправедливо.
— Да, конечно, несправедливо, — согласился Томас. — Я рад помочь чем только смогу.
— Вы говорили об этом с моим мужем?
— Вчера мы говорили немного о том, что его могут арестовать. Обычно мы разговаривали о литературе. О поэзии. О словах.
Мэри Ндегва подалась на диване вперед.
— Они арестовали демонстрантов в университете. Сейчас вместе с мужем арестовано пятьдесят человек. Почему их арестовали? Я скажу вам, мистер Томас. Чтобы заставить их замолчать. Чтобы не давать им возможности говорить.
Томас потер пальцами лоб.
— Инакомыслие — это и есть слова, — добавила она.
Это какой-то катехизис, подумал он.
— Должен признаться, я не очень разбираюсь в политике, — сказал он.
— Что значит «разбираться в политике»? — резко спросила она. В ее голосе неожиданно словно появились искры, которые до этого отсутствовали. — Способны ли вы увидеть страдания?
— Надеюсь, что да.
— Несправедливость?
— Опять же, надеюсь, да.
— Значит, вы разбираетесь в политике.
Возражать, похоже, было бессмысленно. Для нее он человек, который разбирается в политике и будет делать то, что она пожелает: отправится к официальным лицам в посольстве? Будет писать красноречивые письма? Обратится к прессе?
Мэри Ндегва с трудом встала на ноги.
— Пойдемте со мной, — позвала она.
Он послушно пошел за ней. Они вышли из дома через заднюю дверь. Мать Ндегвы, которую он сегодня еще не видел, сидела на скамейке под баобабом. Подперев руками голову, она раскачивалась из стороны в сторону, что-то тихо напевая или причитая. С ними она не заговорила и, казалось, их даже не заметила.
Они прошли по крутому уступу через манговый сад и кусты, увешанные кофейными зернами. Мэри Ндегва, придерживая юбки, твердо ступала по муррамовой тропинке своими красными туфлями на платформах. Он заметил, что они были недавно начищены. Она остановилась на холмике.
— Мистер Томас, вы слышали о восстании Мау-Мау?
— Да, конечно.
— На этом самом месте был казнен отец Ндегвы, — сказала она. — Британские солдаты выстрелили ему в затылок.
Томас посмотрел на землю и подумал, что когда-то она была пропитана кровью.
— Его заставили выкопать себе могилу, прежде чем застрелить. Его жену и детей привели сюда, чтобы они смотрели. Ндегве было десять лет, когда он это видел.
На кресте была надпись: «Нджугуна Ндегва. Борец за свободу. Муж. Отец. Господь с тобой».
Ндегве, его другу, было всего десять лет, когда он видел, как солдат застрелил его отца. Ровесники. Что в детстве Томаса хотя бы отдаленно напоминало о чем-то подобном?
Мэри Ндегва накрыла ладонью руку Томаса. Он знал, какие слова скажет женщина, еще до того, как она их произнесла. Да, хотелось ему возразить, он поэт, стоящий в дверях.
С десяток ребятишек в посеревших изношенных шортах толпились вокруг его «эскорта» — заглядывали внутрь, крутили руль, трогали приемник. Томас похлопал по карманам своей спортивной куртки и с облегчением убедился, что ключи от машины с ним. Ему и хотелось бы прокатить детишек, но он знал, что слишком пьян и выведен из равновесия.
Он медленно отъехал от шамбы, боясь задеть ребенка, и двинулся вдоль крутых террас. В голове носились какие-то беспорядочные мысли, обрывки фраз, недосказанные истории, стремительно сменяющиеся образы: Регина со сложенными на груди руками, Мэри Ндегва с метелкой от мух, Линда, склонившаяся к ананасам.
Он доехал до перекрестка в Руиру, не вполне понимая, как сюда попал. Не тот поворот? На развилке свернул налево, когда нужно было ехать направо? Он не обратил внимания. Судя по указателю, Нджия была на севере, Найроби — на юге. Он знал, что неправильные повороты не были случайностью. Нджия: восемьдесят километров. Если повезет, можно добраться туда за час. Он съехал на обочину и сидел с работающим двигателем, глядя, как мимо него, покачиваясь, пронесся «матату», груженный сверх всякой меры людьми, багажом, курами и козами. На подготовительных курсах говорили, что ездить на них очень опасно. Если придется воспользоваться этим транспортным средством, нужно садиться сзади и надевать очки, чтобы защитить глаза от осколков стекла, когда машина перевернется.
В воскресенье днем Линда может быть вместе с мужчиной по имени Питер. Они могут сидеть на веранде или (он надеялся, что нет) лежать в постели. Ему хотелось представить, как она сидит одна в дверях мазанки и читает. Он пытался не говорить себе, что находится поблизости или что это совершенно нормально — на час отклониться от своего пути, чтобы повидать старого знакомого. Он ясно понимал, что делает, когда включил передачу и повернул на север.
Он ехал через темные эвкалиптовые леса, сквозь заросли бамбука, вдоль торфяников, накрытых,
