половина немецкого гарнизона уже полегла в бою, командиру удалось добраться до расположенной километрах в трех станции, где стоял эшелон с объявленными «ненадежными» и разоруженными бойцами тюркского батальона. Командир вооружил батальон с находившегося рядом со станцией склада, повел его в атаку на партизан с тыла и разгромил их. Погибло больше ста партизан.[130]
Несколько частей, находившихся под юрисдикцией СС, были освобождены от переброски. Одной из них являлась бригада Каминского, которая после отступления из района Локтя в район Лепеля вела бои с партизанами. Каминский попытался и там создать автономный район, однако ему приходилось действовать на незнакомой местности, тогда как заверения немцев в том, что они обязательно вернутся, теряли основательность день ото дня. Постепенно нарастал процесс деморализации.
Казачью дивизию, организованную Штауфенбергом в конце апреля, перебросили не на Западный фронт, а в Югославию, воевать с партизанами Тито. Ядро казачьей дивизии состояло из трех частей: полка Кононова из Могилева, полка, возглавляемого подполковником Юнгшульцем и немало поучаствовавшего в боях летом 1942 г. в районе Моздок — Ачикулак, а также из батальона из района Полтавы под началом подполковника фон Вольфа. Командир дивизии, полковник (позднее генерал-лейтенант) Гельмут фон Паннвиц был личностью выдающегося военного дарования и человеческих качеств и смог быстро заслужить доверие казаков.[131]
Дивизия закончила подготовку в сентябре, а две недели спустя начала боевые действия в Хорватии. К тому времени в Югославии уже была развернута другая русская часть — пятнадцатитысячный Русский охранный корпус генерала Штейфона. Корпус состоял исключительно из русских эмигрантов времен Первой мировой войны, [132] которые пошли воевать добровольцами, чтобы сражаться на Восточном фронте, но которых вместо этого отправили сражаться против партизан Тито.
Казаки находились на особом положении, поскольку Розенберг планировал выделение для них автономного региона, «Казакии», и уже имел наготове казачью администрацию во главе со старым царским генералом П. Н. Красновым. Десятки тысяч казаков отступали вместе с немцами — огромными колоннами текли со своими семьями в западном направлении. Наиболее крупную группу беженцев возглавлял атаман Сергей Павлов, который по своей собственной инициативе создал казачью часть после ухода Красной Армии и созвал в Новочеркасске сход представителей различных казачьих станиц. На этом собрании было решено сформировать для немцев большую казачью армию. Пятнадцать тысяч человек, половина при оружии, приняли участие в «исходе», возглавляемые после смерти Павлова генералом Домановым. После многомесячного похода эти силы в итоге были направлены в район Тольмеццо на севере Италии.
Учебно-запасной полк казачьей дивизии Паннвица численностью от 10 до 15 тысяч человек был создан в Мохове. Командиром стал бывший царский генерал А. Г. Шкуро, прославившийся в Гражданскую войну и награжденный орденом Бани королем Англии Георгом V.[133]
В конце сентября состоялась встреча Краснова и Власова.[134] Но поскольку руки Власова все еще оставались связанными, результатов не последовало. Краснов выразил готовность сотрудничать с Власовым, отказавшись, однако, поставить свои силы под командование последнего. Такой позиции он держался до конца, хотя подавляющее большинство казаков желало включения в единую освободительную армию.[135]
Переброска казаков с Восточного фронта прошла без серьезных трудностей. Однако скоро стало ясно, что русские добровольческие части не готовы слепо подчиняться приказам немцев. Они упорно требовали возможности увидеться с Власовым. В воздухе попахивало неподчинением и мятежом. В такой ситуации генерал Йодль и вспомнил о Власове, о котором Вермахт «пекся, точно о только что снесенном яйце». Теперь Власов мог наконец показать, обладает ли он той степенью влияния, как упорно утверждалось. Он потребовал от Власова написать открытое письмо с обращением к добровольческим частям с разъяснением, что переброска необходима.
Поначалу Штрикфельдт не захотел добиваться этого от Власова, который в свете всех последних событий пребывал в состоянии подавленности и отчаяния. Он наконец-то осознал, что немецкое руководство не рассматривает добровольцев иначе как наемников, и поклялся найти способ публично разоблачить это предательство, требовал даже, чтобы его отправили обратно в лагерь как военнопленного. Чтобы успокоить Власова, Штрикфельдту понадобилось несколько дней. Он указал на то, что, принимая во внимание точку зрения Гитлера в данном вопросе, любой инцидент может закончиться разоружением всех добровольческих частей. В случае гладко проведенной передислокации их, по меньшей мере, окажется возможным сохранить. Ну а потом, под влиянием постоянного ухудшения обстановки на фронте, возможно, в настроении Гитлера произойдут позитивные перемены.
В итоге Гроте — с целью восстановить спокойствие, чтобы иметь возможность продолжать организацию освободительной армии, — набросал проект письма, в котором переброска рассматривалась как временная мера, обусловленная сложившимся на фронте положением. Однако казалось очень маловероятным, что Йодль согласится с трактовкой Гроте. Но произошло неожиданное — Йодль одобрил письмо.
Данное событие послужило причиной поразительного улучшения настроения Власова. Он почему-то счел, что положительный ответ Йодля на одно обращение — чуть ли не официальное заявление об организации освободительной армии; несмотря на немалое количество скверных примеров, Власов и помыслить не мог, чтобы высокопоставленный немецкий офицер поступил бесчестно. Окружавшие Власова немцы не разубеждали его в этом. Они считали, что должны продолжать готовить Власова и восточные войска к их возможному участию в боевых действиях.[136]
Штрикфельдт послал запрос на разрешение для Власова посетить добровольческие части. Однако Йодль отказал, и указанная им причина не оставляла сомнений в его отношении к данному вопросу. На полях заявления Штрикфельдта он написал: «Нет. Хватит «открытого письма». Никто не намерен повторять ошибки с дабендорфскими пропагандистами да еще стократ умноженными. Дабендорф, — гнездо антинемецкой деятельности. Пора покончить с ним». Конечно же, направленность собравшихся в Дабендорфе не являлась антинемецкой как таковой, однако они безоговорочно были оппозицией национал-социализму.
В октябре 1943 г. в обращении к высшим офицерам войск СС и армии Гиммлер заявлял:
«…На генерала Власова возлагались большие надежды. Однако надежды эти были вовсе не столь основательны, как кто-то мог бы предполагать. Я думаю, ошибка проистекает из неверной оценки славян. Любой славянин, любой русский генерал — если мы вызовем его на разговор, если мы заставим заговорить в нем его чванство — примется распинаться в том духе, который неприемлем для немцев… Господин Власов — и это не удивляет меня — подвизался на ниве пропаганды в самой Германии и, я должен сказать, во многих случаях позволял себе даже высмеивать нас, немцев. Я усматриваю в этом большой вред. Мы можем вести пропаганду, направленную за границу, применять любые методы, какие нам понравятся… Годятся любые средства, которые предоставляют в наше распоряжение эти дикие народы и которые приводят к тому, что вместо немца на убой пойдет русский. Все меры хороши, все приемлемы перед богом и людьми. Однако произошло нечто, чего мы не хотели: с наглостью, присущей русским, славянин господин Власов принялся рассказывать сказки. Он утверждал: «Германия не могла и не может победить Россию, завоевать Россию под силу только нам, русским». Данная позиция, господа, очень опасна… Утром, днем и вечером немецкий солдат должен молиться: «Мы превосходим любого врага во всем мире». Если русский — может быть, позавчерашний подмастерье мясника, а вчерашний генерал при Сталине — приходит к нам как перебежчик, приходит и со славянской самонадеянностью разглагольствует, а потом позволяет себе заявлять, что-де только русские могут завоевать Россию, у меня есть что возразить: этот тип уже одним только подобным заявлением доказывает, что он есть свинья…
Все те тяготы и лишения, которые предстоят нам грядущей зимой, в ходе которой мы, безусловно, истребим еще два или три миллиона русских — все это только проходные этапы… Для нас конец войны означает открытую дорогу на восток, создание Германского рейха… Это значит, что мы проведем границы немецкого государства на пятьсот километров восточнее. Это означает мир, господа, это означает конец войне, это означает наступление прекрасного будущего, о котором мы мечтали».[137]
Речь Гиммлера стала известна обитателям дома на Кибицвег три дня спустя. Штрикфельдт традиционно имел обыкновение честно обсуждать с Власовым все сложности, однако теперь он бы предпочел избежать разговора относительно столь классического примера нацистского высокомерия. Несколько раз на протяжении тех недель разочарований и горечи Власов был близок к тому, чтобы все бросить. Долгие разговоры с Малышкиным, Трухиным, Жиленковым и Зыковым в итоге привели их к решению продолжать начатое во благо добровольцев, военнопленных и всех соотечественников, угнанных на принудительные работы в Германию. Возможности помочь — ослабить тяготы, облегчить положение — возрастали, и Дабендорф играл благотворную роль в такого рода процессах. Выпускники курсов делились личными впечатлениями о пребывании в тюрьмах или лагерях военнопленных, так что Власов всегда владел информацией, а уже через Гроте и Штрикфельдта можно было если не вовсе оградить хотя бы часть людей от жестокого обращения, то хотя бы смягчить его.
Более того, возникла и окрепла независимая и полулегальная разведка, которая поставляла данные о происходящем в русских добровольческих частях и на оккупированных восточных территориях. Порвать с немцами, как бы бесчестно они ни вели себя, означало бы не просто поставить под удар все уже достигнутое, но и покончить со всем Русским освободительным движением. Как ни поразительно, несмотря на отношение немецкого руководства и на все препоны, которое оно чинило русским, политически значимое движение уже стало фактом. Ядро его состояло из выпускников школы в Дабендорфе; в него входили семь бывших советских генералов, примерно шестьдесят полковников и несколько тысяч офицеров в других званиях, ученые, инженеры и представители многих иных профессий. Не все они разделяли одни и те же политические взгляды, но все хотели видеть Россию свободной от сталинского режима.
В те времена в письменной форме были изложены политические установки и программы для РОА и обозначены общие цели:
«РОА есть прежде всего русская армия, то есть, армия национальная по своей природе, целям и духу. Первейшая цель борьбы — создание национального русского государства. РОА есть освободительная армия, задача которой — освобождение народа от существующего режима. Тем не менее РОА не стремится к восстановлению положения, существовавшего до революции, а к построению новой России, основанной на новых принципах… РОА не только инструмент борьбы, но также и политическая сила — часть Освободительного движения народов России».[138]
Власов и его сторонники надеялись, что их друзья в Вермахте все же преуспеют. Они считали возможным свержение Гитлера и подумывали о том, как бы наладить контакты с Западом. Не смолкали споры о том, что если Гитлер под давлением сложившегося на фронте положения даст Власову свободу действий, а потом, когда диктатура Сталина падет, вновь вернется к проведению в жизнь экспансионистской политики. Они понимали, что при таких обстоятельствах конфликт с Германией станет неизбежным, и надеялись на содействие западных держав. Если уж союзники выступают на стороне коммунистической России в войне с Гитлером, то совершенно очевидно поддержат Россию некоммунистическую. В таком случае падение Гитлера было бы обеспечено.
Долгий период тщетных ожиданий решения охватывает весь 1943 г. и едва ли не половину 1944 г. Тем не менее кое-чего добиться все же удалось. Для солдат-добровольцев были организованы двадцать новых госпиталей. Был создан русский корпус медсестер, которые получили свою отдельную школу и особое обмундирование. Появились центры восстановления для раненых, лечебницы для солдат-инвалидов, реабилитационные лагеря и библиотеки, было даже даровано право награждения Железными крестами. Русские пропагандисты, в том числе и несколько женщин, были приписаны ко всем более или менее крупным частям на передовой.[139]
Немалую лепту в дело достижения этих успехов внес генерал Эрнст Кестринг, сменивший 1 января 1944 г. Гельмиха на посту командующего добровольческими частями. Кестринг вырос в Москве, говорил по-русски и служил в Москве военным атташе. Он прекрасно видел все ошибки «восточной политики», но уже не считал возможным ее изменение. И все же он делал что мог для поддержания русского национального порыва.
Тем временем идея Русского освободительного движения начинала выглядеть привлекательной для все большего количества немцев. Многие из них стремились к контакту с Власовым, не счесть попыток — пусть и в итоге бесплодных — как-то помочь ему. Всегда желанным гостем в доме на Кибицвег был полковник фон Фрейтаг-Лорингхофен, говоривший по- русски начальник разведки группы армий «Б», который вселил во Власова новую надежду намеками на возможные в скором будущем перемены. Имея возможность общаться с Власовым без переводчика, Фрейтаг-Лорингхофен говорил с ним откровеннее, чем было бы возможно при наличии третьего лица. Что конкретно имел в виду Фрейтаг-Лорингхофен, стало совершенно ясным, когда он покончил с собой сразу же после провала покушения на Гитлера 20 июля.
Несмотря на визиты гостей, поддержку и выражения сочувствия, этот период бессмысленного ожидания подрывал силы Власова. Он пил, вечерами напролет играл в карты. Малышкин и Кромиади (по возвращении из Пскова последний сменил Калугина в качестве секретаря Власова) были его постоянными спутниками. Перед чужими он скрывал свои страхи,
