пытался спрятать переживания за фасадом благодушия и постоянно излучал уверенность. Природное обаяние — свойство, которым он искусно пользовался, когда хотел, — не изменяло ему, и он умел быть веселым и общительным в компании друзей. Однако под маской этой жизнерадостности зрело ощущение давящей безнадежности, мрачное и тревожное осознание того, что «все уже слишком поздно». Однажды, будучи в гостях у Мелитты Видеманн, он как-то сказал ее русской горничной:
— Если доведется попасть домой, Надя, не забудь меня. Расскажи друзьям, что наши намерения по отношению к нашему народу были благородными. [140]
Весной 1944 г. в Берлине неожиданно появилась Мария Воронова, местонахождение которой Власов все это время тщетно пытался установить. Она вышла на Фрёлиха в Риге, где тот проводил свой отпуск. Теперь Мария приняла в свои руки заботу о маленьком, лишенном хозяйки доме. Поначалу она очень мало делилась откровениями о том, что происходило с ней в эти годы, однако через несколько суток после появления она призналась Власову, что партизаны в Литве послали ее отравить его.
Примерно тогда же Власов познакомился с двумя офицерами, которым было суждено стать одними из наиболее верных его соратников, с полковниками Меандровым и Мальцевым. Меандров был уравновешенным и серьезным человеком, истовым патриотом, а импульсивный и деятельный Мальцев обладал отменным даром красноречия. В тридцатые годы он служил командующим ВВС в Средней Азии. После «дела Тухачевского» он на два года попал в заключение, а потом, после захвата немцами Крыма, изъявил желание остаться начальником расположенного в Ялте госпиталя для персонала военно-воздушных сил. С одобрения немцев, он создал эскадрильи из русских летчиков, которые занимались сбросом пропагандистского материала и высадкой агентов в тылу у Советов. Кроме того, он бывал в лагерях для военнопленных и подневольных рабочих, где вел набор людей для освободительного движения. Ездил Мальцев обычно в сопровождении двух своих офицеров, Антелевского и Бычкова, — оба были Героями Советского Союза и… фанатичными противниками Сталина.
Весной 1944 г. у Власова побывал казачий генерал Шкуро. Они обсудили вопрос передачи под командование Власова дивизии Паннвица после того, как начнется формирование Русской освободительной армии. Оба они сошлись во мнении о нецелесообразности того, чтобы кто-то из прежних царских генералов (таких, как и сам Шкуро) принимал под командование казачьи части, поскольку это даст советской пропаганде возможность утверждать, будто освободительная армия имеет целью восстановление дореволюционного порядка. Как и многие казаки, Шкуро считал себя русским и рассматривал план Розенберга по созданию автономной «Казакии» как некую скверную шутку. Через Шкуро Власов восстановил отношения с Кононовым, которого не встречал со своей поездки в Могилев.
В июне 1944 г. дивизия Паннвица получила статус корпуса, став 15-м казачьим корпусом, численность личного состава которого перевалила за двадцать тысяч человек.[141] В следующем месяце Паннвиц побывал у генерала Готтлоба Бергера, начальника Главного управления СС, и предложил перевести свой казачий корпус под номинальную юрисдикцию СС. Такой шаг дал бы корпусу возможность получить больше оружия, а заодно и размежеваться с местными органами полиции и чиновниками администрации, которые своими притязаниями создавали постоянные трудности казакам. Бергер согласился. Служившие в корпусе немецкие офицеры остались офицерами Вермахта, форма у личного состава также не изменилась.
Власов узнал о переменах в Белоруссии, где в начале 1944 г. в Минске был дан «зеленый свет» созыву Белорусской Рады. Председателем ее стал профессор Островский.
Рада издала призыв к созданию армии, и, хотя в победу немцев теперь уже мало кто верил, вступить в нее добровольцами вызвались тридцать тысяч человек. В Белоруссии тоже надеялись на содействие западных держав после ухода с политической сцены национал-социализма. Считалось возможным, что после свержения Гитлера Вермахт, который пользовался поддержкой населения оккупированных территорий, единым фронтом с западными державами выступит против Сталина.[142]
В январе 1944 г. семьдесят два добровольческих батальона в итоге прибыли во Францию. Поскольку Власову не позволили посетить эти части, во Францию поехал Жиленков вместе с Фрёлихом. Обстановка там сложилась отнюдь не удовлетворительная. Многие немецкие офицеры связи, равно как и командиры полков, к которым были приписаны батальоны, никогда не имели дела с восточными добровольцами или опыта службы на Востоке, их отношение к добровольческим частям оставляло желать лучшего. Более того, части эти, которые Гитлер счел недостаточно надежными, чтобы применять их в России, отправлялись теперь на позиции Атлантического вала. Обращение к главнокомандующему войсками на Западе майора Вальтера Ханзена, офицера по оперативным вопросам добровольческих частей, принесло некоторые улучшения, однако ситуация по-прежнему оставалась далекой от разрешения. Все, что объединяло этих людей, была надежда на создание Русской освободительной армии.[143]
Примерно в то же время генерал Трухин побывал в добровольческих частях на итальянском фронте, сопровождаемый капитаном фон Деллингсгаузеном и своим адъютантом Ромашкиным. Поездка была предпринята по инициативе фельдмаршала Альберта Кессельринга, поскольку у русских отмечались случаи дезертирства и сильного снижения боевого духа. После ужина, за которым помимо него и Кессельринга присутствовали еще двадцать высокопоставленных офицеров, Трухин ночью в машине Кессельринга отправился на фронт в районе Монте-Кассино и Неттуно. Оказалось, что большинство немецких командиров сражавшихся там русских батальонов не знали ни слова по-русски и не понимали, как следует обходиться с подчиненными. Вооружение и обмундирование добровольцев уступало в качестве тому, чем располагали немецкие части, и русских вообще очень раздражало отношение к ним как к каким- то второсортным солдатам. Сверх того, они не желали сражаться на чужом фронте. И все же, несмотря на все вышеперечисленные негативные факторы, к противнику перебежало всего двадцать два бойца. Один же батальон, командир которого говорил по-русски и где ротами и взводами командовали русские, заметно отличился в боях.
Трухин выступал с речами, он побывал на самых передовых позициях, успокоил страсти скорой перспективой для солдат вступить в ряды многочисленной Русской освободительной армии, а также сказал им, что с 1 мая русским рабочим на территории рейха не нужно больше носить унижающие знаки различия как остарбайтерам. В ходе заключительных переговоров Кессельринг пообещал улучшить вооружение батальонов и проследить за отношением к ним, он заметил, что главная проблема заключается в отсутствии основополагающего решения русского вопроса. Он заверил Трухина, что лично употребит влияние в Берлине для скорейшего появления такого решения. Прежде чем Трухин отбыл обратно, в Риме его принял генерал фон Макензен, который выразил понимание русской проблемы.[144]
В июне в доме на Кибицвег появился Казанцев. Он снабдил Власова важными новостями о положении в оккупированных районах, а кроме того, предоставил информацию о ситуации в различных немецких структурах, где работали члены НТС. Положение НТС становилось все более шатким. Зимой 1942/43 г. организация развернула интенсивную кампанию антинемецкой пропаганды среди русских, кроме того, Гестапо всерьез заподозрило НТС в том, что организация эта вместе с Вермахтом является активным противником «восточной политики».
Казанцев привез Власову предложение от главы НТС Байдалакова завязать отношения с представителями западных держав, в контакт с которыми союз вошел через швейцарские каналы. Власов, однако, предложение отклонил. Покуда западные союзники считают Гитлера врагом номер один, покуда основной груз войны ложится на Сталина, они вряд ли протянут руку дружбы врагам Сталина, только если те не будут готовы немедленно ударить по Гитлеру, а такой шаг неминуемо привел бы к краху освободительного движения.[145]
Вскоре после этого разговора для НТС прозвучал новый и очень тревожный сигнал — были отстранены от службы некоторые члены организации, подвизавшиеся на работе в различных немецких правительственных структурах. Только доктору Владимиру Поремскому, одному из вожаков НТС, сказали правду. Это сделал доктор Кнюпфер, его начальник в Восточном министерстве. Кнюпфер признался Поремскому, что увольняет его потому, что Поремского рано или поздно арестуют, а Кнюпферу не хотелось бы, чтобы это произошло в его отделе. Он, правда, пообещал держать увольнение Поремского в тайне. «Труба пропела» вскоре — сотни членов НТС были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря. Уцелеть удалось только тем, кто являлся тайными членами организации, и среди них Зайцеву, Трухину и Казанцеву.
Глава V
Слишком мало и слишком поздно
Казанцев побуждал Власова поговорить с арестованными, однако последний не очень верил в шанс быть услышанным. Кроме того, ему приходилось помнить о необходимости действовать так, чтобы не поставить под удар собственные планы, которые вдруг совершенно неожиданно получили поддержку с той стороны, откуда Власов и его друзья менее всего могли на нее надеяться, — от Гиммлера с его войсками СС.
Ни войска СС, ни даже Главное управление имперской безопасности (РСХА), тоже действовавшее под юрисдикцией Гиммлера, не являлись столь монолитными структурами, как казалось снаружи. Многие командиры частей СС, служившие на фронте и в оккупированных районах на Востоке, по своему опыту знали, сколь нерациональной являлась «восточная политика»; среди них и в РСХА тоже были противники государственной программы. Хотя сам шеф Гестапо Мюллер непоколебимо держался верности тезиса о том, что все славяне являются «унтерменшами», в Службе безопасности (СД) находилось немало молодых интеллектуалов, которые, располагая точными данными об обстановке, не могли не осознавать непригодность и нежизнеспособность официальной доктрины.
Среди них был и глава службы внешней разведки Вальтер Шелленберг, а также начальник внутренней разведки Отто Олендорф. Олендорф откровенно выступал против тактики Эриха Коха, рейхскомиссара Украины, который, как выразился Олендорф, своими действиями помог создать сопротивление куда более сильное, чем это удалось бы противнику. Олендорф также озвучивал острую критику и внутренних политических мер, особенно привычку Гитлера в обход существующих организаций поручать какие-то новые задачи особым представителям. В результате нормальное функционирование государственного аппарата сковывали расплодившиеся в немыслимых количествах ведомства и подведомства, укомплектованные нередко некомпетентными людьми, работавшими рядом друг с другом и против друг друга — происходившее походило на самую настоящую карикатуру на тоталитарную-диктатуру.[146]
С начала войны встречалось все больше противников «восточной политики» и среди майоров и капитанов СС, которые тоже пытались через легальные каналы как-то повлиять на положение дел. Хотя и не располагая властью для формирования политики, они постепенно тоже начали становиться политическим фактором. Среди них попадалось немало людей, которые просто не нашли альтернативы нацистской партии и были глубоко разочарованы происходившим. И вот хотя официально СД не позволялось надзирать за партийными органами, — на этом власть Гиммлера ограничивалась, — последний располагал точной информацией о коррупции, некомпетентности и мегаломании партийных бонз.
Разочарованный элемент располагал достаточным опытом во внутрипартийном маневрировании, чтобы отыскать необходимые рычаги для достижения той или иной цели. Таким людям вполне хватало ума осознавать, что добиться результата можно только окольными путями и тщательно завуалировав истинные намерения. Выходить с предложениями можно было, только руководствуясь соображениями немецкой военной стратегии, интересов «окончательной победы» Германии. Любые действия в лоб были бы обречены на провал, потому что ставили под вопрос принципы национал-социализма и не вписывались в рамки целей и задач Гитлера. Не говоря уже о том, что подобные пути были чрезвычайно опасными.
В структуре СД данный элемент сосредотачивался в отделе внутренней разведки III-б, возглавляемом штандартенфюрером СС Гансом Элихом, на которого возлагалась особая ответственность за решение вопросов национального свойства в оккупированных районах и проблем иностранных рабочих в самом рейхе; именно из этого учреждения постоянно поступали рапорты о последствиях проведения в жизнь «восточной политики». Деятельность подобного характера усилилась, когда в конце 1943 г. главой отдела III-б-2, ответственного за политическую разведку среди восточных народов, проживающих на оккупированных территориях, стал штурмбаннфюрер СС Фридрих Бухардт.
Бухардт, владевший русским языком, выходец из Прибалтики, располагал информацией (несколькими доведенными до его сведения примерами), собранной по итогам различных операций в зоне ответственности группы армий «Центр». Он уже в то время указывал на то, что добиться успеха без соответствующего разумного плана будет невозможно, в частности, и на то, что имя Власова значит для перебежчиков, военнопленных и гражданского населения куда больше, чем готово полагать немецкое чиновничество.
Когда Бухардт вступал в должность, Олендорф заверил его, что он сможет бороться за выработку новой «восточной политики», при условии принятия надлежащих мер предосторожности. Бухардт получил возможность рекрутировать на эту работу своих соотечественников из Прибалтики. Прибалты широко задействовались практически всеми восточными службами из-за знания необходимых языков; многие имели сношения с Бухардтом. Шел процесс кристаллизации особой группы, которую объединял Бухардт. Группа строила свои предложения на рапортах и докладах, изученных и переработанных ее членами; все эти документы свидетельствовали о необходимости принятия политических решений. Главная цель состояла в том, чтобы завоевать поддержку некой фигуры, пользующейся большим влиянием на Гитлера и способной добиться от него одобрения в той или иной форме.
Как и прежде, в числе непримиримых врагов русского национального движения оставались многие высшие официальные лица во главе с рейхсляйтером Мартином Борманом, Гестапо
