А больше ничего не сказал. Потом заявил, что рабочий день окончен и Юрий Архипович может уходить. Мы с Архипычем договорились встретиться завтра в восемь утра и отправиться на похороны. На похороны Кости-капитана.
Когда мы остались одни, Валерий спросил:
– Что же ты не задаешь вопросов насчет этой псины? Псина тут же завиляла своим обрубочком.
– Собачка-самозванец? – спросил я.
– Точно.
– А хромает?
– Ей сделали инъекцию новокаина. Не больно, а движения сковывает.
– Кто сделал?
– Дюймовочка.
– Цирковая, что ли, собачка?
– Цирковая.
– Специально для Далилы?
– Догадливый. Полной уверенности, что у тебя все получится, у меня не было, а собачку предъявить Далиле было необходимо.
– А зачем настоящую увели?
– Пусть побудет у нас до времени. Она еще нам пригодится.
– Не понимаю.
– Поймешь.
– А если бы она начала здесь выступать?
– Я и сам этого боялся.
– Пронесло.
– Пронесло.
– А умеет?
Вместо ответа Валерий подошел к собачке что-то тихо ей сказал. Собачка с готовностью стала на задние лапы и принялась вальсировать.
– Класс!
– А если завтра девочка придет за собакой?
– Скажем, что ошиблись, нашли не ту, продолжаем поиски. Но думаю, что завтра вечером она получит свою Лушу.
Спал Валерий плохо. То зажигал свет, то тушил, наконец позвал меня. Он сидел на смятой постели возле журнального столика и (приехали!) разгадывал газетный кроссворд. Рядом на столике стояли три бумажных колпачка. Обрезки бумаги, ножницы и клеевой карандаш говорили о том, что колпачки были сотворены совсем недавно.
– Фамилия Татьяны Лариной? – спросил Валерий.
– Ларина, – догадался я.
– А ее сестры Ольги?
– Тоже Ларина.
– Кроссворд для дебилов! – воскликнул Валерий и сбросил газету на пол. Цирковая собачка подобрала газету и унесла в мою комнату. Я был уверен, что она приспособит ее вместо подстилки.
– Ну что тебя крутит? – спросил я Валерия.
– Ох.
– Ну что «ох»?
Валерий не ответил. Потом сказал:
– Ты знаешь, где я сегодня был?
_?
– В собачьей школе при клубе собаководства. И это произвело на меня… Я ведь в цирке много видел дрессировщиков. Но тут… Знаешь, забываешь, что они животные. Какую-то им прививают солдатскую дисциплину. У каждой собаки, разумеется, свой хозяин. А инструктор общий. Инструктор командует: «В одну шеренгу становись!» Выстраивается шеренга, каждая собака садится у левой ноги своего хозяина. Инструктор командует: «Собаководы, двадцать шагов вперед шагом марш!» И вот собаководы – мужчины, женщины, даже дети – шагают, удаляясь от своих собак, а те сидят, подрагивая от нетерпения, и смотрят на хозяев, и некоторые смотрят так жалобно! Но не двигаются с места, словно связанные общей цепью. Находятся в оцепенении… Потом инструктор командует: «Собаководы, кру-гом! Положить собак жестом!» Собаководы эти опускают ладони к земле, и собачки нехотя ложатся. И ни одна не ослушается. Скосит глаз на соседа и исполняет.
– Ну и что тут… дрессура и есть дрессура.
– Не знаю… Аналогии ненужные лезут в голову… Скверно мне, Женя!
Очень редко он меня Женей называет. Как-то у нас повелось: он – Валерий, я – Евгений. Сильно что-то захандрил мой великий маленький друг.
– Предчувствие, Женя, предчувствие беды.
– Кофе? – спросил я.
– Нет, – покачал головой Валерий. – Если уж на то пошло, то – чай.
За чаем сказал:
– Вы там завтра на похоронах… недолго, пожалуйста. На поминки не идите. Да и то сказать: вы же не родственники покойного и не близкие друзья. Попробуйте улучить момент, порасспросить об этом Левченко. А может быть, он и сам там будет, посмотрите на него. Впрочем, это так, для очистки совести… И вообще двоим там делать нечего. Один ступай, Евгений. А Юрий Архипович пусть здесь обретается: беготни всякой много предстоит.
Чужой на похоронах
Есть выражение «В чужом пиру похмелье». В моем случае можно было бы сказать: «В чужой беде ни пришей, ни пристегни». Что я мог выведать, какие сведения у свежевырытой могилы, у этих несчастных стариков, окаменевших от горя? Они действительно были стариками, старше Самсона и Далилы не менее чем на полпоколения. Гроб с Костей-капитаном покоился на двух досках, положенных поперек могильной ямы, люди подходили к изголовью и произносили слова прощания. Потом все потянулись к родителям – пожимали им руки, целовали, приобнимали за плечи. Общее движение подтолкнуло и меня, я тоже приобнял по очереди этих несчастных людей. Я им искренне сочувствовал, а им было все равно, кто я, откуда, чей друг или родственник. Человек же, который подошел к родителям покойного вслед за мной, был им хорошо знаком. Ритм скорбной церемонии нарушился: он что-то им говорил, а они сами его обнимали, и мама убитого Кости прильнула к его груди, и я услышал, как она сказала:
– Да, Стасик, да, родной, ты теперь нам за сына, я знаю… – И зашлась в рыданиях.
Стасик? Стасик. Возможно… Даже очень возможно. Я решил именно с ним и поговорить. О том, чтобы приставать здесь с идиотскими вопросами к родителям Кости, не могло быть и речи. И когда все направились к дороге, где ждали автобусы, я подошел к нему, представился и спросил:
– Скажите, вы – Левченко Станислав Лукич?
– Да, совершенно точно.
– Извините за не уместные вопросы, но я привлечен к расследованию этого убийства.
Левченко пожал плечами:
– Спрашивайте.
– Насчет долга. Говорят, вы были должны покойному две тысячи долларов?
– Три, – равнодушно ответил Левченко.
– И что, были затруднения?
Левченко пожал плечами:
– Да нет. Я брал для бизнеса, на закупку… неважно. В общем, все получилось, деньги были
