Час назад мы смотрели по второму каналу криминальную хронику. При нашей теперешней деятельности это стало необходимо.
Чаешь
И вдруг. Самоубийство в морге.
Верней, не в морге – возле его дверей. Возле дверей морга больницы номер 18-А.
Сама пришла к моргу, позаботясь о том, чтобы с ней после смерти было меньше возни.
Молодая женщина, на вид 25–30 лет. Без документов. Одета в синие джинсы, черную куртку и черный свитер. Всех, кто знает эту женщину, просьба сообщить по телефону…
Вот ее портрет крупным планом.
Здесь-то меня и затрясло, и Валерий утащил меня к моему дивану.
Часть третья
Белая
Иностранный гость
Позвонил межгород. Женский голос попросил Валерия.
По акценту несложно было догадаться, что звонят из Эстонии. Взяв трубку, мой друг пришел в сильное волнение. «Ряд волшебных изменений милого лица»
– так, кажется, сказал поэт. Валерий то улыбался, то хмурился, то растерянно хлопал ресницами. Я счел за должное удалиться в свою комнату, хоть все равно не понимал ни слова: говорили по-эстонски. У меня имелось занятие, достойное отважного сыщика: заполнение налоговой декларации. Не так уж трудно было догадаться, кто вызвал смятение в душе мужественного директора сыскного агентства «Луч». Первая любовь, такая счастливая в детстве и такая трагическая в отрочестве и юности, напомнила о себе снежным московским вечером в день католического и лютеранского Рождества. Я ни разу не видел женщины с красивым именем Анна-Мария, ни разу не слышал ее голоса, но моментально «навел резкость». Все-таки странно, что он так разволновался. Странно, странно. Анна-Мария – это такое далекое прошлое! С тех пор все поменялось: люди, семьи, государственный строй. С тех пор у Валерия была Лика, и не стало Лики. С тех пор у меня была Ева, и не стало Евы. Но не обо мне, не обо мне речь, не обо мне… Я отложил налоговую декларацию и отправился на кухню. Достал из холодильника шампанское, шоколад, яблоки и мандарины. С детства Валерий привык отмечать 25 декабря Рождество Христово, вот я и приготовил ему маленький сюрприз. Подносик красочный тоже купил заранее в «Тысяче мелочей». И свечку толстую. Водрузил все великолепие на поднос и вплыл в комнату с самым торжественным видом.
– С праздником!
И, собравшись с духом:
– Хяйд пюхи!
Во как! Это «хяйд пюхи» я извлек из русско-эстонского разговорника, приобретенного у букиниста на эстонском острове. Хотел найти и извлечь «счастливого Рождества», но разговорник был советских атеистических времен, поэтому никакое «рождество» там не фигурировало. Но и этих двух слов оказалось достаточно: в комплекте с шампанским и зажженной свечой они произвели на Валерия необходимое впечатление. Глаза его потеплели, он захлопал в ладоши, словно ребенок, дождавшийся подарка. Смеркалось. Мы сидели при свете свечи, думая о своем, и, в общем помалкивали. Мы потому еще так ладили с Валерием, что, находясь вместе, умели молчать, не надоедая друг другу пустой болтовней и не включая телевизор. Не нарушали одиночества друг друга и в то же время не были одинокими.
Наконец Валерий произнес:
– Это Анна-Мария звонила.
Я кивнул. Потом почувствовал необходимость как-то успокоить своего друга.
– Ну и чего ты разволновался? Прошло столько лет, все теперь другие: ты – другой, она – другая…
Красноречивый взгляд остановил череду банальностей.
– Она – другая. Я – нет.
Я пожал плечами.
– Анна-Мария в моей жизни – рубеж.
– Рубеж?
– Да, рубеж. До этого рубежа я был таким, как все. После – уже не таким. У нас с ней было общее счастливое детство. А в общее счастливое отрочество я не попал.
– Но с другими ребятами ты тоже не попал в общее счастливое отрочество.
– С другими попал. А с ней – нет. Это ведь особый случай, не так ли?
Глупо было спорить, апеллируя к прямолинейной логике. Со мной сейчас говорил человек более чем своеобразный. Своеобразной была и его логика, он к ней и прибегал в своей непростой и яркой жизни. Я только спросил:
– Так. Звонила Анна-Мария. Поздравить с Рождеством?
Валерий вздохнул и сказал:
– Не только.
– Что еще?
– Юку приезжает.
– С Анной-Марией?
– Один.
– Чего?
– У него культурная программа. Третьяковка и памятник Петру Первому.
– Что еще?
– Театры там…
– Цирк?
– Пошел он…
Я засмеялся. У каждого из нас были свои причины не любить Юку Тамма. У Валерия – женитьба одноклассника на Анне-Марии. У меня – недавнее обвинение в убийстве. Хотя, если разобраться… если честно и беспристрастно разобраться… Маленький Валерий все равно не мог жениться на большой Анне- Марии. А что касается меня – офицер исполнял свой служебный долг, и только. Допрашивал без пристрастия и освободил без досады. Но мы Юку не любили. Вопреки линейной логике. Не любили, и все. И я спросил:
– А вместе с женой любоваться памятниками Церетели невозможно? И в театр – невозможно?
– Это их дело, – сухо сказал Валерий. – Но принять надо.
– Встретить на вокзале? – уточнил я.
– Нет, он едет на своей машине. Чтобы обозревать просторы.
– Просторы московских пробок?
– Он еще и в Питер собрался. Вернее так: сначала в Питер, потом уже в Москву. А еще вернее – он уже по Питеру покатался. Там у него дела были какие-то. И теперь выезжает в Москву.
– Понятно.
– Что понятно?
– Выезжает из Питера в Москву.
– Ага. А где жить будет, понятно?
Я развел руками: какое мне дело, где будет жить педантичный офицер эстонской полиции, которому приспичило поставить очередную птичку в плане повышения личного уровня. Культурного.
– Я сказал, что у тебя, – потупившись, сказал Валерий. – Ты, ведь свою квартиру так и не сдал
