момента, пока мы не перехватим противника, и шипение в наших наушниках прерывалось лишь приказами и сообщениями о его последней позиции.
Тем временем на командном пункте микрофон снова взял генерал. Его голос был ясным, речь – размеренной и почти безразличной. Его спокойствие передавалось сотне людей, которые летели в бой в состоянии сильного нервного возбуждения. Успех прямо зависел от аккуратного и дисциплинированного использования радиосвязи до самого момента перехвата. Но если этого достаточно трудно было достигнуть даже в небольшой группе, которая ежедневно вместе летала и вела бой, то насколько тяжелее обстояло дело в массированном соединении, собранном случайно? Один неконтролируемый возглас предупреждения, единственное сообщение, которое выпаливают не подумав, могли расстроить все формирование, поскольку паническая нервозность даст себя знать и наша длина радиоволны будет наводнена не поддающейся контролю болтовней.
Генерал заговорил вновь:
– «Одиссей», поворот на ноль – три – ноль, «мебельные фургоны» на 6000 метров, направление – запад.
– Сообщение получено.
Море можно было увидеть, лишь посмотрев вертикально вниз. Я ненавидел такую погоду, – называемую синоптиками областью высокого давления, – которая характеризовалась заметным уплотнением тумана. В таких условиях с большой высоты удавалось разглядеть лишь контуры пейзажа, а кроме них, ничего, что указывало бы положение, никаких установленных контрольных точек, земля, небо и море сливаются в темно-синем тумане. Глаза напрягаются в попытке что-нибудь разглядеть через это небытие, возвращаясь через короткие интервалы к приборам, единственным надежным источникам информации. В этом «киселе» было практически невозможно вести большое соединение истребителей.
– «Одиссей», вектор два – девять – ноль, «ангелы» – четыре и девять [39].
Очень плавно изменяю курс. Оглянувшись, вижу позади силуэты самолетов, перекрывающие друг друга и изменяющие позиции в очевидном беспорядке, пилоты прилагают усилия сохранить формирование, расходуя слишком много топлива.
В стеклянной трубке около моего левого колена начали расти воздушные пузырьки – признак того, что подвесной топливный бак под фюзеляжем пуст. Прошел целый час летного времени!
В наушниках снова звучат спокойные слова команды:
– «Одиссей», курс два – восемь – ноль. «Мебельные фургоны» теперь, возможно, на малой высоте, так как «Фрейя»[40] потеряла контакт.
Немедленно все глаза обратились вниз, пытаясь проникнуть сквозь туман, но все, что можно было заметить между крылом и фюзеляжем, – это небольшой клочок моря с белыми гребнями волн.
К этому времени мы, вероятно, были больше чем на полпути между Сицилией и южной оконечностью Сардинии. Самолеты позади меня демонстрировали все увеличивающуюся тенденцию вертикальных перемещений – верный признак возрастающей нервозности пилотов, поскольку каждый из них все острее и острее чувствовал свое одиночество в одноместном истребителе.
Словно предвидя, что у нас теперь нет практически никаких шансов на успешный перехват, я начал надеяться на то, что мы вообще не найдем бомбардировщики. Я не собирался оставаться на этом курсе больше 10 минут, по истечении которых нехватка топлива заставит нас повернуть обратно. В наибольшей опасности были самолеты на внешних флангах соединения; чтобы сохранить свое место в строю, они должны были преодолевать большее расстояние, всякий раз, когда я менял курс, что подразумевало, что они часто летели на форсаже и максимальных оборотах, расходуя при этом драгоценный запас топлива для боя.
Соединение уже сильно растянулось. На 3000 метров туман был исключительно плотным, и когда я оглядывался, то видел в небе лишь группу Фрейтага. Другие были проглочены мраком.
– Говорит «Одиссей», сомкнуться! Сомкнуться!
– Пожалуйста, уберите немного газ, мы расходуем слишком много топлива – надо поворачивать обратно…
Когда работала рация, пилоты чувствовали себя не столь угнетенными одиночеством, имея возможность разговаривать друг с другом и слышать собственные голоса. Их тон был само хладнокровие, за которым, конечно, маскировалось чрезвычайное внутреннее напряжение, поскольку каждый из них ждал первый доклад об обнаружении врага, восклицание «Вижу!» или «Они там!». Каждый раз потрескивание рации, предшествующее словам, заставляло их вздрагивать.
– «Мебельные фургоны» прямо под нами – прямо под нами, большое количество, направляются на запад!
Это был голос Кёлера – его произношение нельзя было спутать ни с каким другим. Он говорил так громко, точно намеревался привести в готовность каждого, кто его слышал. Наэлектризованный, я посмотрел вниз, на серое море под собой, и тоже увидел их: поверхность внезапно стала пестрой от странных светло-коричневых пятен. «Летающие крепости» с верхними поверхностями, выкрашенными в желтый, пустынный цвет, четко выделялись на фоне серебристо-серого моря. Они летели очень низко и быстро, крылом к крылу над волнами. Я мог видеть их лишь в секторе между собственным крылом и капотом двигателя; в других секторах они были скрыты туманом. Они летели к Северной Африке курсом, противоположным нашему. Были интервалы между эскадрильями из девяти, возможно, двенадцати самолетов. Гребни средиземноморских волн походили на своеобразный ковер, медленно прокручивавшийся под ними.
Я знал, что времени для тщательно рассчитанного тактического маневра нет, и был вынужден начать атаку из неблагоприятной позиции без промедления, независимо от того, следовало мое соединение за мной или нет. Оставалась еще маленькая надежда на команды по радио! Когда я пикировал в направлении левого фланга бомбардировщиков, крики и шум в наушниках достигли такого уровня, что я смог различать лишь отдельные слова или фразы.
– Вижу «Мебельные фургоны», очень низко, их множество!
– Поворачиваю обратно…
– Оставайтесь там, оставайтесь там!
1800 метров. Скорость «Мессершмитта-109» стремительно растет. Чем больше я снижался, тем быстрее, казалось, перемещались бомбардировщики. Штраден, Бахманн и Бернхард следовали за мной, сохраняя правильную позицию. 900 метров!
Внезапно между вражескими эскадрильями возник промежуток. Я должен был еще снизиться, чтобы оказаться на той же высоте, что и бомбардировщики. Перекатывающиеся волны теперь были в считаных метрах ниже меня. Растянувшаяся шеренга огромных самолетов приближалась с невероятной скоростью. Я пристально смотрел через лобовое стекло, держа светящийся зеркальный прицел на самолете в центре формирования. «Вы должны целиться в застекленную кабину „Крепости“…» Точно не знаю, когда открыл огонь, – в нужный момент для этого, должно быть, автоматически сработал мой большой палец на ручке управления. На этой последней фазе атаки все внезапно стало похоже на хорошо знакомое упражнение. Я вывел свой «Ме» на ту же высоту, что и бомбардировщики, как если бы делал это сотню раз прежде. Моя задача состояла в том, чтобы засыпать сверкавший фонарь кабины градом выстрелов. Искривляющиеся траектории светящихся трассеров понеслись из пулеметов к гигантскому бомбардировщику, рассекая синий туман. Светящееся перекрестье моего прицела вздрагивало от «поп-поп-поп» пушек. Вспыхивающие прозрачные панели были четко видны, и затем я должен был резко дернуть машину вверх, перегрузка вдавила меня в кресло. Запас скорости позволил мне уйти значительно выше бомбардировщиков. У меня во рту пересохло, и слюна стала горькой на вкус. Кабина заполнилась запахом кордита[41]. Выполняя вираж, я заметил, что мое собственное, штабное звено распалось. Посмотрев назад, я увидел высокий белый столб воды, поднявшийся в том месте, где упал бомбардировщик.
Радиоэфир был заполнен гвалтом. Приказы и ободряющие возгласы смешивались с истерическими воплями начинающейся паники:
– …Курс на Трапани, пожалуйста, я нахожусь на…
