столько горя, слез и разбитых судеб, сохранить в себе сострадание к людям. Личные моральные качества многих сотрудников ОВИРа, вкупе со множеством бумажно-бюрократических формальностей, превращали путь на улицу Желябова едва ли не в путь на Голгофу…
Одна из главнейших справок, которую требовал ОВИР от своих клиентов, – согласие родителей на эмиграцию детей и отсутствие к ним материальных претензий…
Сколько лет Оля не появлялась в родительском доме на улице Карпинского! Со дня свадьбы, а точнее – со времени рождения Анечки. Но ничего не изменилось – тот же сладковатый запах прокисшего теста в подъезде, те же раздолбанные почтовые ящики, сколотые ступени… Родители ее ждали, была договоренность по телефону. Просили прийти с внучкой – перемирие так перемирие. Подумали, видно, что дочь решилась пойти на мировую по причине несладкой жизни. А ведь родители это предвидели – какой может быть толк от замужества с этим брюнетом-художником? Но дочь есть дочь – родная кровь. К тому же еще и внучка.
Ликованию не было предела. Зоя Георгиевна надела свой лучший наряд, уставила стол яствами и не спускала влюбленных глаз с дочери, а особенно с Анечки. Шутка ли – впервые за четыре года увидеть внучку. И отец принарядился – в костюме-тройке, при галстуке… (Это потом Оля узнала, что отец ушел из семьи два года назад, а пришел в этот вечер потому, что Оля просила собраться всем семейством для важного разговора…) Да и брат с сестрой выглядели под стать событию – они любили Олю, а долгий разлад списывали на волю родителей…
Окруженная родными лицами, радуясь впечатлению, которое произвела на всех Анечка, Оля расслабилась. Повод, ради которого она пришла в родительский дом, отошел на второй план. Оле не давал покоя вопрос: «Зачем мне все это? Какая эмиграция? Зачем куда-то уезжать, бросать навсегда родных людей? Да и как начать разговор, когда вокруг такое расположение и любовь?» Она рассеянно отвечала на вопросы. Говорили обо всем, кроме… Оси, словно его и не существует на свете. И тут, находясь в центре всеобщего внимания, в порыве доверия к вновь обретенным родственникам, Анечка похвасталась:
– А я с папой и мамой скоро уеду жить в другое место! Замешательство, последовавшее после откровения Анечки, прервалось растерянным голосом матери:
– Вот еще! С чего это вдруг? Что ты болтаешь?! Порыв дочери вернул Олю к действительности.
– Да, – вяло призналась она. – Мы с Осей решили эмигрировать. Я пришла к вам, чтобы поговорить об этом. Получить от вас справку о вашем отношении… и что не имеете ко мне материальных претензий.
Раскат грома показался бы шорохом травы в сравнении с криком, который обрушили на голову Оли перепуганные родственники. Эмиграция?! В логово сионизма, в Израиль?! К закоренелым врагам русского человека? Как можно?! И с этим ты пожаловала в отчий дом после стольких лет разлуки, с этим пришла к самым родным людям?! Ты променяла нас на вонючего пархатого художника, понесла от него ребенка, а теперь хочешь втянуть нас, порядочных людей, преданных своей Родине, в свою авантюру! Хочешь поломать карьеру отца, перечеркнуть будущее брата и сестры, покрыть позором мать! Как нам смотреть в глаза порядочным людям?! Нет, предателями Родины они не будут! Лучше отречься от такой дочери, вычеркнуть ее из жизни!
Зажав меж колен притихшую Анечку, Оля обводила взглядом разъяренные лица матери, брата и сестры. Лишь отец молчал, забившись в угол кушетки и стиснув пальцы…
– Оля, неужели ты всерьез хочешь этого? – проговорил наконец отец.
– Да. Хочу, – тихо ответила Оля, хотя она ничего сейчас не хотела. Но затаенное упрямство, отчаяние и страх перед ненавистью родителей к ней, к ее мужу, к ее дочери за самостоятельный поступок заронили в ее душе семя того могучего дерева, что станет стержнем всей ее дальнейшей жизни, смыслом существования ближайших лет.
Отец тяжело поднялся, пересел к Оле, прижал к щеке ее холодную, как будто безжизненную, руку и сказал горестно:
– Что ж ты с нами делаешь, дочка?
И Оля почувствовала пальцами влагу его слез. Сердце ее дрогнуло, она никогда не видела отца таким беспомощным и жалким. Все притихли…
Оля пробормотала, что подумает, извинилась и стремительно покинула квартиру родителей, волоча за собой испуганную Анечку.
Так началась маленькая семилетняя война.
Ося встретил Олю на площадке, когда услышал лязг двери лифта. По выражению лица жены Ося все понял. Он, как и Оля, сегодняшний вечер провел в разговорах на ту же тему со своей матерью – отец не в счет, тот поступит так, как скажет мать…
В прихожей Ося с Олей обменялись взглядами и расхохотались: в каком зверинце им сегодня довелось побывать!
Анечка в недоумении смотрела на родителей.
Нередко ожидание неприятностей оборачивается наоборот – удачей. Так случилось в училище, где Оля преподавала математику и где ее весьма ценили за усердие в работе и профессионализм. Весть о грядущей перемене в ее жизни там встретили без истерики, по-деловому и даже с пониманием. Более того – предложили продолжать работать… пока. Злые языки утверждали, что тишь да гладь явились следствием боязни руководства училища выносить сор из избы. Однако сама Оля ничуть не сомневалась в искренности теплоты и понимания коллег. Не то что с родителями… На «том фронте» происходили чудеса: родители Оли и родители Оси, которые испытывали взаимную неприязнь со дня свадьбы, объединились, словно в старинном водевиле. Теперь и дня не могли прожить друг без друга Лия Наумовна и Зоя Георгиевна, рассчитывая на то, что их пример послужит нравственным уроком детям, отвратит их от безумного шага. Но сколько ни отмалчивайся, сколько ни вешай трубку, а сознание законопослушных граждан тревожила испуганная мысль: раз «органы» требуют справку, придется дать – с ними шутки плохи. Родители Оли составили текст: «Предательский поступок дочери не одобряем. Что касается материальных претензий – просим вернуть 700 рублей, подаренные к свадьбе на приобретение квартиры и пианино для внучки. И кроме того, пусть вернут фотографии, на которых запечатлены их родственные отношения…»
Олю пригласили в жилищную контору. Там она вручила матери конверт с семьюстами рублями, а взамен получила справку. Прежде чем мать расслабила пальцы, отдавая бумагу, заверенную председателем ЖЭКа, помещение огласил вопль Зои Георгиевны: мол, дочь ее – мерзавка, люди должны плевать ей в лицо, как предательнице Родины, и лучше бы она не рождалась вовсе на свет. А приглашенная в союзники Лия Наумовна кивала головой, порицая невестку… Клочки разорванных фотографий летели в мусорное ведро.
