пиджака были немного забраны на коленях, показывая серые в искорку носки. Яркий галстук подпирал суровый кадык.
«Индюк, хотя бы улыбнулся ребенку», — думала Портнова, пытаясь просунуть в рукава Вовкины руки.
Вовка вырывался и вопил. Ему не хотелось уходить, здесь все водили его из комнаты в комнату, угощали всякой вкуснятиной, даже этот хмырь, Сидоров, налил стакан молока с сухариком. А что дома? Четыре стены и несколько ломаных игрушек.
— Не хочу домой! — визжал Вовка, брыкаясь.
Каждый раз, оказываясь лицом к Янссону, Портнова улыбалась, как бы извиняясь за поведение сына.
— Другие мальчики ведут себя в гостях тихо, а ты?
— Другие мальчики ослы! — вопил Вовка.
— Ну что ты такое говоришь? Стыдно перед чужим дядей.
Вовка на мгновение стих, посмотрел на Янссона и сообщил:
— Этот дядька похож на попугая.
— Вот те на! — растерялась Портнова. — Такой хороший дядя…
— Еще он похож на другого попугая, который больше первого, он сидит в клетке у заведующей, — захлебнулся Вовка, продолжая деловито рассматривать Янссона.
Тут, неожиданно для Вовки и его мамы, узкое лицо Янссона стало еще уже, губы свернулись трубочкой, а глаза окосели, сойдясь на переносице круглыми зрачками, нос заострился и потянул за собой смешную голову вперед, вытягивая шею из воротничка.
Вовка притих. Потом засмеялся. И, оглянувшись на мать, указал пальцем на забавного дядьку. И Портнова засмеялась.
В следующее мгновение Янссон распустил губы; чуть ли не до ушей, как-то в стороны разогнал зрачки и тыльной стороной ладони поддел нос кверху. Новая маска в контрасте с первой смотрелась куда уморительней.
— Еще! — приказал Вовка.
— Хватит! — обронил Янссон. — Для такого маленького крикуна и того много.
Тон, каким Янссон отказался демонстрировать рожи, озадачил малыша. Потом он запрокинул голову и захохотал, пытаясь что-то изобразить своей круглой веснушчатой мордочкой, под челкой волосиков цвета спелой ржи.
Янссон взял принесенную плоскую сумку, извлек желтую конфету размером с сигаретный коробок и протянул Вовке.
— Будешь слушать маму? — спросил Янссон.
— Нет, — честно ответил Вовка.
— Тогда не дам, — тем же тоном отрезал Янссон.
— Буду! — пообещал Вовка.
Он взял конфету и как завороженный принялся разглядывать картинку с изображением Деда Мороза, покорно продевая руки в пальтишко.
Одарив на прощание Янссона благодарной улыбкой, Портнова потянула сына в коридор. И столкнулась с Чемодановой, та спешила в комнату, юная, свежая, в сером шерстяном костюмчике, подаренном каким-то обожателем…
— Уходишь?
— Если желаешь, я останусь, — съязвила Портнова.
— Вот! — Вовка показал Чемодановой конфету и высунул язык.
— Уведи его, — покачала головой Чемоданова. — Или я выброшу его в окно.
— Своего заимей, потом бросай, — неожиданно серьезно ответила Портнова, направляясь к выходной двери. И, остановившись на пороге, так же серьезно добавила: — Рожай, девонька. Не упрямься. Нормальный мужик, — она повела подбородком в сторону комнаты.
— Рожай, девонька, — передразнил Вовка. — Не упрямься. Нормальный мужик.
Портнова и Чемоданова рассмеялись. Вовка развернул конфету и целился, с какого края ее надкусить.
Закрыв за ними дверь, Чемоданова оглядела себя в зеркале и выключила в коридоре свет.
Шел двенадцатый час ночи, а Янссон, видимо, уходить и не собирался. С позволения хозяйки он снял капитанский пиджак. Под приталенной светлой сорочкой угадывался тренированный торс сорокалетнего мужчины.
Чемоданова уже трижды согревала чайник. И каждый раз они не выпивали и четверти стакана — то разговаривали, то слушали музыку, а вспомнив о чае, находили его остывшим. Вот и сейчас Чемоданова отправилась на кухню, чтобы поставить чайник на плиту.
Давно у нее не было так хорошо на душе. Лишь легкая досада как бы царапала ее честолюбие, распаляла любопытство… Конечно, Янссон человек северный. Иное дело Рудольф, смешной толстощекий Рудольф, мог пристать с ласками во время еды и обижался как ребенок, получив отпор. С ним все было ясно… Тем не менее… Чемоданова вспомнила обжигающий взгляд Янссона в отражении зеркала. Она стояла спиной, меняла пластинку на проигрывателе и мельком взглянула в висящее рядом зеркало, словно застала Янссона врасплох. Он понял, покраснел, смутился, торопливо подхватил вилку и ткнул в пельменину, но неудачно, пельменина скользнула и упала на пол, чем еще больше вогнала Янссона в смущение. Как подобное поведение не вязалось с тем, первым появлением Янссона в архиве, в отделе использования. Его невозмутимая физиономия при виде незнакомой полуобнаженной женщины… Чемоданова не выдержала и со смехом напомнила Янссону о том забавном эпизоде. «Да, — ответил Янссон, — вы тогда были не одна. К тому же, я достаточно рассвирепел от бесконечного бюрократического ожидания, чтобы не видеть всех прелестей». И тоже засмеялся…
В скупо освещенной кухне оказалось пестрое сборище. Каждый из соседей был занят у своей плиты. И Майя Борисовна, и Сидоров, и даже тихая Константинова, которая избегала появляться на кухне в общей толчее.
Братья-водители, Мика и Шуня, трудились над какой-то ржавой железкой, установленной посреди кухни на табурете…
Пенсионер Сидоров бросал через плечо жуткие взгляды на братьев и ворчал:
— Была чистота. День сдачи дежурства. И на тебе! Устроили мастерскую. А кто будет убирать?
— Ш-ша! Дед, — обронил заика Шуня. — Все бб-будет как в больнице, мамаша уберет, ее вахта. Или вы давно не были в б-больнице? Я говорю — мамаша уберет.
— Ждите! — отозвалась Майя Борисовна и сыпанула в кастрюлю перловую крупу. — Босяки. Вам не хватает дня на работе, вы приносите в дом всякую дрянь. Вам нужен специальный человек за вами убирать.
— Мама, — захныкал Мика, здоровенный детина с вислыми модными усами. — Пассатижи соскальзывают от твоих причитаний. Такое счастье, что я нашел эту коробку. Еще пять минут.
— Только такого счастья тебе не хватает, — вздохнула Майя Борисовна. — Матери в моем возрасте качают внуков.
Соседка Константинова осторожно вздохнула, в знак полной солидарности.
— Оп-пять началось! — Шуня тепло кивнул Чемодановой и улыбнулся.
Чемоданова приблизилась к плите и зажгла конфорку.
Пенсионер Сидоров умолк, с подстрекательским интересом наблюдая, как Чемоданова отреагирует на раскардаш, что устроила эта шоферня на общественной кухне после сдачи дежурства.
Прямые и короткие брови Чемодановой сейчас изогнулись дугой, придав ее милому лицу особую одухотворенность, словно она беззвучно пела. Глаза мягко лучились. Даже осанка сейчас у нее была как… не из этой квартиры. Казалось, Чемоданова никого не замечает.
Сидоров угрюмо засопел, он задыхался от несправедливости. Майя Борисовна подошла к Чемодановой и обняла тяжелой вялой рукой.
— У вас хорошее настроение, — шепотом произнесла она. — И слава богу.
