Чемоданова отстранилась, подправила в конфорке пламя, храня на лице улыбку, обошла Майю Борисовну и покинула кухню.
— Как вам нравится?! — прорвало Сидорова. — Видит, такое тут творится, и молчит себе! А стиральная машина ей помешала. Это справедливо?
— Молчите, Сидоров! — прикрикнула Майя Борисовна. — Вы прожили жизнь. Вы дали женщине хотя бы одну счастливую минуту? — Она наклонилась к конфорке под чайником Чемодановой и крутанула вентиль до отказа. Фиолетовое пламя высоко поднялось и охватило чайник яростным жаром.
— А? Я поставил стиральную машину, она никому не мешала, — бормотал Сидоров, не в силах справиться с душившей обидой. — Тут заляпали маслом пол в день сдачи дежурства. И ничего! Им все можно.
— Б-будет чисто, как в больнице, — повторил Шуня.
Мика молчал, выковыривая из железки какую-то загогулину. Он слышал, как знакомо стукнула дверь комнаты Чемодановой.
— Вот, господин Янссон, теперь я все о вас знаю, — произнесла Чемоданова, когда вернулась. — Только непонятно — почему у вас такая фамилия? Ваши предки по линии отца были Зотовы? Так, кажется, вы сказали?
— Да, Зотов — фамилия моего деда. Петр Алексеевич Зотов, магистр фармацеи, член Фармакологического общества Петербурга. А отец мой — Ян Петрович Зотов. Поэтому перед вами сейчас — Николай, сын Яна. Или — Николаус Янссон. Вот как у шведов.
— Николаус Янссон, — кивнула Чемоданова. — А ваш сын?
— У меня нет сына, — мягко поправил Янссон.
— Допустим. Если появится. Его будут звать Николауссон?
— Нет. Я принял фамилию Янссон. И отныне все мои потомки будут носить фамилию Янссон, — улыбнулся гость. — В интересах дела.
— Да… Все несколько запутано…
— Многое с непривычки кажется запутанным, — уклончиво ответил Янссон. Ему нравилась эта женщина. И понравилась сразу, когда впервые увидел Чемоданову в отделе, правда, в довольно соблазнительном ракурсе… — Все гораздо проще. У вас выделяют человека по фамилии, у шведов — по отчеству. Что, мне кажется, делает человека более ответственным, нравственно, что ли… Более локально, приближает к узкому кругу, к семье.
— Не знаю. Фамилия определяет принадлежность к конкретной генеалогической ветви, уходящей в глубину, в род. А отчество весьма кратковременно, — упрямилась Чемоданова. — Во всяком случае, я теперь изменю методику поиска по вашему запросу. Ваш дед, живя в России, исповедовал православие? Меня смущает имя — Ян. Это скорее католическое имя.
— Верно. Мой двоюродный прадед, родной брат моей прабабки Ванды, был поляк, как и сама прабабка… Но я, как и мой дед — Зотов, православный. А имя мой отец получил в честь этого двоюродного прадеда. Из уважения к нему. Он помог моему деду вырваться из Петербурга, передал ему свое дело, — Янссон распутывал этот клубок родственных связей ровным и бесстрастным голосом. Он понимал, что интерес Чемодано-вой вызван интересами дела. И старался быть крайне точным. — Так что я православный. Мой дед, Петр Алексеевич Зотов, поменял место жительства, а не веру.
Мысли Чемодановой то и дело ускользали в сторону, ей приятно было смотреть на Янссона, слышать ровный голос, четко лепивший каждое слово.
— Тогда почему он отказался от фамилии? — вяло спросила Чемоданова.
— Я ведь уже говорил, — с легкой досадой повторил Янссон. — В интересах дела. У нас солидная фирма. Шведы — народ консервативный, они купят лекарство у человека, который им близок, кому они могут доверить. Испытывая — и, кстати, весьма заслуженно — гордость за дело, которое они делают сами, каждый швед уверен, что все, чем занимаются прочие шведы, заслуживает самой высокой похвалы… Вам понятно?
— Допустим.
— Не смени фамилию на торговой вывеске, мы оказались бы… как сказать? Белой вороной, да…
Все равно Чемоданова слушала невнимательно. Влечение, что испытывала она к своему гостю, рассеивало внимание. Ей нравились мужчины с ранней сединой, особенно если это не яркие брюнеты, а такие, как Янссон — шатен с ненавязчивой светлой прядью. И этот красивый, крупный рот с мягкими добрыми губами… Дерзкое желание искушало Чемоданову. Ей хотелось подойти к Янссону и прижаться щекой к его щеке, обнять сильную шею и вдохнуть вблизи запах его духов.
— Знаете, Янссон, вы стали лучше говорить по-русски. За такое короткое время, — проговорила Чемоданова, чувствуя почти головокружение от томящего желания.
— Я стараюсь много ходить, слушать. Удивительное состояние, знаете. Я физически ощущаю, как во мне просыпаются гены. Я произношу слова, русские слова, которыми никогда не пользовался раньше. Они входят в меня как воздух… Вероятно, вы не поймете, не знаю. Более того, мне кажется, я стал забывать шведскую речь. Надо скорее возвращаться.
— Вам здесь так плохо? — Чемоданова прикрыла глаза, они могли ее выдать.
— Как сказать? — помолчав, ответил Янссон. — Вы хотите спать?
— Нет, нет, — Чемоданова испугалась, что он сейчас уйдет. — Я не ложусь так рано. Мне интересно, какое впечатление у вас о России?
Янссон медлил с ответом, его отвлекали протяжные шаркающие шаги в коридоре. Шаги утихли, и тотчас раздался деликатный стук в дверь. В проеме показалось лупоглазое лицо Майи Борисовны, потом протиснулось плечо с опущенной рукой, в которой она держала чайник.
— Извините, Ниночка… Он почти весь выкипел, — Майя Борисовна шныряла глазами по комнате, разыскивая гостя. Но безрезультатно — от двери угол за стереоустановкой просматривался трудно, особенно второпях.
Чемоданова вскочила с места и, шагнув к двери, взяла чайник. Голосом, которым обычно принимают извинение человека, наступившего на мозоль, Чемоданова поблагодарила Майю Борисовну за услугу. Глухо, словно утюгом, выдавила соседку в коридор и захлопнула перед ее носом дверь.
Янссон засмеялся. Чемоданова ответила кривой улыбкой, что придавало лицу какое-то лисье выражение.
— Налить вам чаю? — суховато проговорила она.
— Пожалуйста, — Янссон уловил перемену в голосе Чемодановой.
Ну так зашла пожилая женщина, принесла чайник, что здесь такого? Янссон озадаченно крутил головой, ловя каждый ее шаг с видом человека, опоздавшего на поезд… Но вскоре он овладел собой, его лицо вновь обрело выражение уверенности в себе, что так нравилось женщинам…
— Вас интересует, какое впечатление у меня от России? — проговорил он и через долгую паузу продолжил:
— Вы помните сегодняшний день, Нина Васильевна? Когда возвращались с работы?
Чемоданова удивленно подняла спрямленные брови и взглянула на Янссона.
— Мы с вами сели в автобус. К нам пристал какой-то человек. Заметьте, он вовсе не был пьян, он просто был ко мне… недоброжелателен, скажем так. Бывает! Он натравлял на нас пассажиров… Мы с вами решили не связываться и поспешили покинуть автобус.
Чемоданова перестала разливать чай и смотрела на Янссона.
— Толпа была недовольна, мы нарушили их покой… Я чувствовал, как она пытается сделать нам неудобно. Совсем незнакомым людям, не сделавшим им ничего дурного. Но и это бывает! Их можно понять — в тесном автобусе, едва заняли удобное положение, а тут… Бывает. Но тут случилось самое страшное, Нина Васильевна… Помните, что вы тогда сказали? Довольно громко. Помните?
Чемоданова отрицательно повела головой, она и впрямь не помнила. Мало ли что можно сказать в той обстановке.
— Вы сказали: «Скотный двор, а не автобус!» — и даже повторили: «Скотный двор!»
— Вы запомнили? — искренне удивилась Чемоданова.
— Еще бы! Я думал, сейчас остановят автобус, вызовут полицейского, привлекут вас к ответу за оскорбление людей… Но нет! Весь автобус молчал. Весь автобус молчал, Нина Васильевна. Понимаете?!
