— Вот еще! — Тимофеева рванула сумку.
Военный неуклюже пытался вывернуть портфель.
— Ах, господи ты боже ж мой, — взорвалась Тимофеева. — Да не вертитесь, генерал. Я сама разведу!
— Я не генерал, — буркнул военный.
— И никогда им не станете, — Тимофеева переменила руку, и сумка легко освободилась.
— Беда с мужиками. Бестолковщина. Мой тоже такой. Все я да я.
Она бодро вышагивала рядом с Чемодановой, и кончик носа забавно высовывался за крутым абрисом упругой щеки. Сумка, прижатая к боку, лежала неподвижно, точно на полке.
— В магазин зайдете? — спросила Тимофеева.
— Нет. Пожалуй, я прямо домой.
До гастронома ходьбы не более пяти минут. И тут Чемодановой захотелось поговорить с Тимофеевой. Она не помнила, когда оставалась с Софочкой наедине. Распри постоянно лихорадили их отделы, превращая любое общение в непременное выяснение обид или, в лучшем случае, обсуждение служебных проблем… А вот так, идти по улице вдвоем с Софочкой…
Но это был лишь порыв. Впечатление от собрания у Чемодановой еще не выветрилось, да и Тимофеева пребывала не в настроении.
— Лучше помолчим, — Тимофеева предугадала намерение своей спутницы.
Из арки дома, мимо которого они проходили, пятясь задом, выползал автофургон. Женщины бросились в сторону, точно куры. Придя в себя, Тимофеева в нетерпении пританцовывала, дожидаясь, когда из арки покажется кабина фургона. Приподнявшись на носки, она подергала ручку двери. Фургон замер, точно дом. Над приспущенным стеклом высунулось испуганное лицо водителя. Нестриженные вихры нависли над лбом, падали на глаза.
— Ах, стервец! — захлебнулась Тимофеева. — Еще бы секунда… Ты в своем уме, я спрашиваю?!
— Ты что, тетка, ты что?! — отбивался парень. — Что, не видишь, транспорт маневрирует?!
— Я тебе покажу, как он маневрирует. Запишу твой номер. Как твоя фамилия?
— Иванов, Петров, Сидоров! — проорал в ответ парень, приходя в себя от испуга. — Думал, задавил, а она живая, — и тронул машину, ухая клаксоном, точно филин.
Тимофеева, наклонившись, заспешила следом за пятящимся фургоном, ладошкой сгоняя грязь с дощечки номера. Водитель поддал газ, и фургон отпрянул от Тимофеевой. Так она и осталась, с опущенной к земле ладонью.
— Ничего, ничего! Я все разглядела, — Тимофеева погрозила водителю перепачканным кулачком и добавила вполголоса: — Твое счастье, что я ничего не разглядела.
Чемоданову душил смех.
— Точно наш Колесников, — ворчала Тимофеева, вытирая ладонь платком. — Такой же охламон.
«И вправду, чем-то похож на Женьку», — подумала Чемоданова, зябко пожимая плечами.
— Такой же безалаберный дурень, — повторила Тимофеева. — Обязательно задавит кого-нибудь… Гляди, гляди, включил все лампочки с перепугу! — с детской радостью воскликнула она.
Фургон удалялся, тускнея габаритными огнями, хотя еще было достаточно светло.
Но настроение у Тимофеевой переменилось. Случай с фургоном, казалось, встряхнул ее, подвел к черте, переступив которую она превращалась в привычную Софочку.
— Самонадеянный гордец, — произнесла она, догоняя Чемоданову широким шагом. — Он всегда был гордецом.
— Кто, Колесников? — удивилась Чемоданова.
— При чем тут Колесников? Я говорю о Гальперине.
Весь дальнейший разговор строился подобно игре в бадминтон, касаясь то Колесникова, то Гальперина. Следить за репликами Софочки было довольно утомительно.
— Когда я узнала обо всем, я ему сказала: Илья Борисович, это не ваше дело. Вы потеряете здоровье. «Мой сын, мой сын!» Какой он вам сын? Биологически — да, а по близости души? Можно иметь детей и в то же время их не иметь… Аркадий годами не испытывал желания видеть отца. Гальперин мне рассказывал, да и сама знаю, через общих знакомых. Аркадий вспоминал отца от случая к случаю. Отец болел три месяца, кто его навещал? Я и еще несколько друзей. Однажды прихожу, он улыбается счастливо. В чем дело? Аркадий забегал, говорит. Потом узнала, что сынок явился денег просить, машину покупал, денег не хватало. И опять как в воду провалился.
Тимофеева остановилась, придержала Чемоданову за рукав. И прохожие их обходили.
— Понимаю, Женя Колесников. Тому действительно трудно. Дома сложности с теткой, зарплата небольшая… Но Аркадий? Дед и бабка со стороны матери — обеспеченные люди, единственный внук. Да и сам на ногах крепко стоит, способный инженер… И — на тебе, выставил отца! Представляю, что там сейчас делается, на собрании… Вы, судя по всему, не до конца отсидели?
— Да, я ушла. — И Чемоданова рассказала о том, что произошло на собрании. — Я ушла, когда на сцену полез подсобный рабочий Хомяков. Не выдержала.
— Батюшки?! — удивилась Тимофеева. — И этот?! Откуда он взялся, интересно? Я с Хомяковым уже познакомилась — привез дела, свалил на подоконнике. Сама знаешь: если дела оставлены в случайном месте, они пролежат там неучтенными до всемирного потопа. Выдала я тому Хомякову по первое число. Но разве уследишь?…И он, значит, накинулся на Гальперина?
— Накинулся. И я ушла.
— Предупреждала я Гальперина, что полезут из всех щелей. И полезли. Почему я тогда вышла к трибуне? Колесникову ответить? От Шереметьевой отбиваться?! Смешно! Хотела хоть чуть-чуть отвести удар от Гальперина. А, что и говорить?!
Дом, мимо которого они шли, выставил на улицу влажную серую стену, в трещинах которой змеился мох и рыжели застарелые потеки. Грубая скамейка, сколоченная сердобольным умельцем, стояла неокрашенная, стыдливо, по-деревенски прижимаясь к стене…
— Посидим? — неожиданно предложила Тимофеева и, не дожидаясь согласия, остановилась, подобрала полы пальто и опустилась на скамейку. Чемоданова присела рядом.
— Ноги что-то… в лодыжках ноют. Купила сапоги, но никак не привыкну, просто беда, — вздохнула Тимофеева. — Прав Колесников, на пенсию пора выметаться.
— Что вы?! — искренне воскликнула Чемоданова. — Вы заряжены здоровьем.
— Только на поверхности, — усмехнулась Тимофеева. — Что-то вроде из области физики… А Колесников, я вам скажу, — не ожидала от него такой прыти. Возмущалась этим письмом, а послушала сегодня и подумала: не каждый решится на подобное в наше время, уверяю вас. Кстати, говорят, он влюблен в вас, ходят слухи.
— Ну, что вы, — вплетая какую-то ерническую интонацию, произнесла Чемоданова. — Так сразу и влюблен!
— Да, да… Я слышала. А что? На сколько он младше вас?
— Не знаю, — обескураженно ответила Чемоданова. — Мне тридцать четыре.
— А ему двадцать семь… Да. — Тимофеева сразу и не решила — большая разница или нет. Она искоса оглядела Чемоданову и милостиво улыбнулась, словно позволяла Чемодановой не обращать внимания на такую чепуху.
Чемоданову тронула наивность суровой Софочки. Как получилось, что такое кроткое с виду существо постоянно вызывало брожение в архиве? Сидит рядом, словно мама. Или бабушка…
Чемоданова как-то отдалилась от своих родных. После окончания школы в Хабаровске она уехала учиться «в Европу», закончила пединститут, да так и осталась в славном городе Л., вдали от Хабаровска, на долгие годы. Билеты до Хабаровска дорогие, а отпуск короткий. За все время только раз позволила себе такую роскошь. И убедилась, что родители не очень пекутся о ней. Среди своих пятерых братьев-сестер она отрезанный ломоть. Нет, вражды не было, наоборот, ей радовались. Но уехала и… все по-прежнему, даже поздравительные открытки стали редкостью.
— У вас мать-отец живы? — Тимофеева словно угадала ее мысли.
