ненормальный какой-то старик. Наверняка у него отвратительные анализы, черт бы его взял…
Мне хотелось оправдать себя, свалить все только на старика. Я не хотел себе признаться, что мог же я, в конце концов, ему все объяснить, а не уйти. Однако я все-таки ушел. Подумаешь, тридцать копеек. Один трамвайный билет…
Мой приятель Шурик выслушал сообщение с величайшим вниманием. Он даже вытащил из ушей вату, которую ему всегда туда напихивали, – Шурик был склонен к простудам.
– Да, – сказал Шурка после долгой паузы и сунул вату на место.
Я ждал, что он еще произнесет.
– Ну и ну, – сказал Шурик, не отрывая взгляда от тридцати копеек.
…Назавтра, вернувшись с огородов, Шурик показал мне шесть рублей и еще похлопал по карману, где звенела мелочь. Я почувствовал себя обманутым. Но Шурик был великодушен, и мы отправились в кино. По дороге он сообщил, что принес старому Нури две тяжелые болванки. В два захода…
Фильм был про партизан. А когда фильм окончился, я сказал, что завтра поливать огород пойдем вместе. На что Шурик ответил – жаль, что сейчас уже не завтра.
Над одноглазым Нури нависла серьезная опасность.
Шурка отличался от меня рассудительностью и аккуратностью. И эти свойства заставили его подойти с полной ответственностью к предстоящей операции.
Выбрав момент, когда на дверях сарая висел огромный амбарный замок, Шурка с моей помощью отодрал в заборе доску, оставив ее висеть на одном гвозде. Доска болталась как маятник, стоило лишь толкнуть.
Я помогал Шурке нарочито лениво. Мой вид, как мне казалось, должен был говорить о том, как мне не нравится заниматься всем этим делом. И что сюда я попал совершенно случайно, что я понимаю: это нечестно – и принимаю в этом самое незначительное участие.
А Шурка был тороплив и смел. И этим хотел подчеркнуть свой интерес к игре. И то, что не считает все это серьезным проступком, а только игрой. Увлекательная, новая и опасная игра – вроде того, что происходило, по его мнению, на фронте, в кинофильмах… А деньги – это так, случайность, которой могло и не быть… Так мы обманывали друг друга своим видом и полагали, что это получается. Мы тогда не думали, что и взрослые люди часто играют в такие игры – нам было по одиннадцать лет, и мы были начинающими подлецами…
Затем мы выкатили вагонное колесо, какой-то липкий тяжелый лом и несколько дырявых тазов. Все это спрятали и стали ждать, когда старый Нури откроет свое заведение.
Назавтра в наших карманах оказалось около двадцати рублей.
Вечером мы пошли в летний кинотеатр, где второй месяц показывали «Сильву». А вначале демонстрировали киножурнал о зверствах фашистов на захваченной территории. Потом слушали грустные песенки Сильвы.
Некоторые покидали зал после окончания киножурнала, бесшумно, словно тени, но большинство оставалось, жадно глядя на опереточное великолепие.
Я плохо следил за действием на экране. Я фантазировал, мысленно посылая Эдвина на фронт, где он совершал потрясающие подвиги…
– Я думаю, надо еще кого-нибудь втянуть, – услышал я шепот Шурика.
– Куда? – спросил я, прервав эпизод похищения Эдвином на самолете гада Гитлера.
– Старик может нас приметить. Надо еще кого-нибудь, – ответил Шурка – он тоже был далек от всего, что происходило на экране.
– Давай расскажем Тофику, – предложил я, одновременно представляя сцену награждения Эдвина боевым орденом и его встречи с медсестрой Сильвой.
– Тофик – маменькин сынок, – ответил Шурка странным голосом. – Надо кого-нибудь из больших.
Я искоса взглянул на него. В просветленной темноте кинозала его лицо представилось мне незнакомым. Я подумал, что Шурка здорово трусит. Я и сам чувствовал себя не очень бодро. Особенно в тот момент, когда старик Нури, рассматривая вагонное колесо, сказал с непонятной интонацией: «Из какой трамвай вытащил?..» Я наклонился к закупоренному ватой Шуркиному уху.
– Трусишь? – презрительно ломая голос, спросил первый трус Шурка.
– Кто, я? – задохнулся от обиды второй трус, я. – Ну, давай Эдьке скажем, если хочешь кого-нибудь из больших пацанов.
С переднего ряда к нам повернулся раненый. Счастливая улыбка крепко держалась на его лице:
– Еще слово – получите по шее!
Фильм продолжался…
…Эдька оказался страшным жлобом. Первым долгом он сообщил, что у него есть отличная тачка, которую можно загрузить всяким железным барахлом. И если мы, то есть я и Шурка, не найдем себе такую же тачку, он разрешит любоваться на утильсырье только с почтительного расстояния.
Мы были так поражены Эдькиным коварством, что в первое мгновение не могли произнести и звука. Потом Шурка заплакал и заявил, что все расскажет Нури.
Эдуард щелкнул болезненного Шурку по лбу, затем сказал, что всегда был убежден в невысоких умственных Шуркиных способностях, а без тачки он нас не допустит, ибо не станет терпеть примитивного ручного труда в таком серьезном деле. А главное – старик догадается, что нельзя столько железа таскать из города вручную, и поймет, что дело тут нечистое.
Мы в глубине души согласились с тем, что Эдуард в чем-то прав, ведь ему было уже четырнадцать лет… Но где взять тачку?
