кофточке была с норовом — то гладко разойдется, то заклинит, как сейчас. Алена подошла к зеркалу и увидела отца — Сергей Павлович стоял в дверях. «И не слышала, как он подошел!» — подумала Алена.
— Поговорить надо. — Сергей Павлович приблизился к зеркалу. — Это намного серьезней, чем ты думаешь… Она не так и проста, твоя история.
— Поэтому я и поделилась с тобой…
— Положим, не только поэтому. А еще и из боязни, — прервал Сергей Павлович. — Поделилась и как бы переложила на меня часть ответственности.
Он смотрел в глаза дочери. Зрачки его черных глаз были сужены.
— Но ты моя дочь. И я принимаю эту ответственность, — продолжал Сергей Павлович. — Надо убедить твоего знакомого признаться в содеянном. Непременно!
— Но, папа, — вяло проговорила Алена.
— Непременно! Ваши рассуждения насчет отсутствия улик наивны. Я не касаюсь вопроса совести, это, как говорится, дело твоего знакомого. Но чисто технически для современной криминалистики найти его труда не составит. Ты просто младенец, Аленка…
— В конце концов, папа, почему я должна решать этот вопрос? Или кто-то из нас троих?
— А потому, что теперь любой из вас троих… любой — в той или иной степени виновник преступления.
— Вот еще! При чем тут мы?
— Я тебе все сказал, Алена. Подумай. И передай своему знакомому. В красивую историю он вас втянул своим признанием… Молчал бы уж…
Сергей Павлович остановился в дверях.
— И вот еще… Если уж ты переложила на меня часть ответственности, то я буду вынужден как-то действовать…
— Ты не имеешь права! — Алена обернулась к отцу.
— Имею! Твой знакомый находит себе моральное оправдание, и я имею такое же оправдание — ты моя дочь!
Сергей Павлович вышел и прикрыл дверь.
— Попробуй только! — крикнула Алена в глухую дверь. — Я уйду из дома!
Отец не возвратился и ничего не ответил. Алена прислушалась. Нет, все тихо.
Телефонный звонок прозвучал резко, нетерпеливо. Алена взглянула на часы: без четверти час. Кто это мог быть? Конечно, мама — не может вызвать такси и остается ночевать у тетки.
Но когда Алена подошла к телефону, она уже точно знала, кто это звонит.
НИКИТА. Это я.
АЛЕНА. Знаю. Был на Менделеевской? Что узнал?
НИКИТА. Понимаешь, кажется, никаких улик. Все заморожено. Час там проторчал. Втравил в разговор какого-то дядечку, тот собаку выгуливал… Говорят, старуху какую-то сбили машиной. Такси, говорит; Люди видели, что такси… Усекла? Что молчишь? Жаль, конечно, бабушку… Но выбирать не приходится… Да не молчи ты!
АЛЕНА. Я боюсь, Кит. Я очень чего-то боюсь.
НИКИТА. Ладно, лет через десять разберемся, кто прав. Но если Глеб не получит какую-нибудь там Нобелевскую премию за потрясающее открытие, я душу из него вытрясу. (Никита рассмеялся.) Только ты вот что… Своим ни гугу! Ни отцу, ни матери. У них свои принципы… Пока! Спокойной ночи!
Из протокола следствия по делу № 30/74.
«Вызванные повесткой свидетели Бородин и Павлиди в следственный отдел ГУВД не явились. Повторно свидетели вызываются на 25 декабря.
Контуры предметов становились рельефней, как на фотобумаге, опущенной в проявитель. Цветы на обоях темнели, все больше принимая свою нормальную дневную раскраску.
Марина повернула голову к стене, и Глеб увидел кончики ее ресниц. Напряженных, немигающих.
Он откинул одеяло и поднялся. Надо торопиться: чего доброго, дежурная няня вздумает прийти пораньше. Обычно, когда он оставался на ночь, Марина его выпроваживала в шесть утра. Но сейчас Марина молчала, хоть и не сомкнула всю ночь глаз.
— В каждой печальной ситуации есть своя радостная сторона. Обычно я вскакиваю и со сна стукаюсь об угол тумбы. А сегодня все спокойно… Кстати, и ты подымайся. Надо еще порядок навести. — Глеб кивнул в сторону зала.
Марина глубоко вздохнула и села, откинув волосы за спину.
— Что же мне делать со всем добром? — Она свесила ноги с кровати, нащупала комнатные туфли. — Готовила, готовила… Так ничего мы и не съели.
— Раздай детям.
— Что ты! Такие стали привереды. Я как-то спрашиваю: ты, Трубицын, почему картошку не ешь? Вкусная ведь. А в ней, отвечает, физики много. А кто-то его поправляет: не физики, а химии… Что ты меня разглядываешь? Все равно пока незаметно.
— Не ошибаешься? Бывает, ошибаются.
— Бывает. Но я в консультацию ходила.
Марина накинула халат. Веки ее покраснели, на щеках размазанные полоски туши — следы просохших слез.
— Когда увидимся?
— Не знаю, — как обычно, проговорил Глеб, — я позвоню тебе днем. Как ты работать-то будешь?
— Нянечка придет, посидит с ребятами. Я посплю часа два… Если вообще усну.
Больше они ни о чем не говорили. Глеб вышел в коридор. Он знал, что Марина смотрит ему вслед. И когда выводил мотоцикл из сарая, он точно знал, что, отступив в глубину комнаты, Марина следит за ним.
Глеб присел на корточки, внимательно осматривая внешний вид мотоцикла и коляски. Никаких вмятин вроде не видно. С загнутым назад рулем и потупленной в землю фарой, у «чизетты» был какой-то виноватый вид. Глеб не выдержал и с силой пнул ногой переднее колесо…
Он ехал медленно, у самого тротуара. Его обгоняли одиночные утренние машины, кокетливо подмигивая поворотными сигналами. У них был счастливый, беззаботный вид. Умытый, беленький «Жигуленок» торопливо поведал какую-то короткую ночную историю. Голубой «Москвичок»-почтовичок, явно не выспавшись, припадал на правый бок. А замызганный самосвал, неизвестно где коротавший ночь, ругнул «чизетту» пропитым пивным баском. И «чизетта», пробуя колесами каждую выбоину асфальта, недовольно брюзжала, словно удивляясь состоянию хозяина. Было мгновение, когда руки Глеба ослабли и руль свернуло в сторону, колесо ударило о тротуар. Как раз на улице Менделеева, у столба за поворотом.
Глеб остановил мотоцикл и слез.
Как и ночью, на улице никого не было. Осиновый лист на асфальте, мятая пачка из-под сигарет «Аврора», клочок газеты у бетонной мусорной тумбы. Все из-за этой урны! Он разглядел урну в самое последнее мгновение. Впрочем, он проскочил бы, если бы женщина не отпрянула назад.
Почему она отпрянула? Испугалась? Растерялась?
Выходит, теперь он виноват, что не погиб сам. А мог бы запросто разбиться — тумба-то как крепость.
Да не приснилась ли ему вся эта история? Сон, дурной сон.
Или не с ним все это произошло, с другим, настолько все казалось сейчас неправдоподобным.
Обычная утренняя улица, каких в городе сотни. Умытые ночным туманом окна домов четким пунктиром уходили вверх, растягивались до конца квартала. А выше было небо. Бледно-сиреневое. С параллельными жгутиками темных облаков, похожими на жалюзи…
Эх бабка, бабка… Куда же тебя понесло вчера? А его самого? Надо же было Марине родиться именно
