с бурым налетом гари.
– Вот еще! Он может еще отлично послужить. И потом, у меня есть электрический чайник, – слабо возразил Евсей Наумович.
Лиза усмехнулась и пожала плечами, продолжая хлопотать у плиты.
– И сковородку в следующий раз выброшу. На ней только чертей поджаривать, – проворчала она. – Все болезни, Сейка, от старой посуды.
Евсей Наумович выдвинул из-под стола табурет и присел.
– Согласен, – наконец сказал он, вдыхая терпкий запах стряпни, – но при условии.
– Разберемся, – решительно прервала Лиза. – Я заплатила за чайник, а ты заплати за сковородку.
– Вот и хорошо, – хмуро кивнул Евсей Наумович и вздохнул.
– Что тебя еще печалит?
– Товарищ звонил. В больницу его укладывают. Что-то срочное.
– Это кто? Не Эрик твой?
– Нет, не Эрик, слава богу, другой. В институте вместе учились. На моей свадьбе свидетелем был. А что ты опять Эрика вспомнила? Между прочим, он признался, что захаживал на Садовую. Сам признался, я его за язык не тянул.
– Ну? Благородный мэн, – Лиза отошла от плиты и принялась собирать на стол. – И довольно об этом, я жалею, что начала тот разговор, извини.
Тарелки с золотистым орнаментом по кайме, видимо, годами не извлекались из глубины шкафа – Евсей Наумович вполне обходился фаянсовой посудой, что грудилась на сушильной решетке.
– Для кого ты хранишь такую красоту, Сейка? – приговаривала Лиза, расставляя на столе тарелки с золотистым орнаментом.
– Ну, вообще, для гостей, – пояснил Евсей Наумович.
– А я кто, не гость? – Лиза мазнула Евсея Наумовича лукавым взглядом. – Гость я, Сейка. Уйду, ты и спрячешь свои тарелки, как Плюшкин. А пока. Кстати, и ножи-вилки. У тебя их на целую свадьбу. Серебряные?
– Есть и серебряные. Где ты нашла, я их век не видел.
– Ты ведь только свои книги видишь.
Закончив сервировку, Лиза выставила на стол содержимое принесенных с собой банок. Селедочка, винегрет, два салата – с крабами и с овощами, бутылку рябины на коньяке, вишневый сок, нарезку семги.
Евсей Наумович не скрывал растерянности, чувствуя укор себе в этом изобилии.
– Сегодня, Сейка, день смерти моего деда. Жил бы дед, наверно, все в моей жизни сложилось по- другому.
– А родители?
– Мне было годика четыре, когда родители пропали в горах. Сквозь землю провалились, в полном смысле слова, они были альпинистами. Я осталась с дедом и стервой-теткой – сестрой отца.
Лиза подняла бутылку и протянула Евсею Наумовичу, приглашая к действию. Он с каким-то недоверием взглянул на рюмки – его ли они, эти рюмки? О вилках и ножах он что-то припоминал, их оставил перед таможней кто-то из друзей-эмигрантов. А вот рюмки. Обычно он пользовался тяжелыми стопками в черненом окладе, что стояли в той же бездонной сушилке. Или, действительно, у него что-то с головой, или рюмки принесла Лиза, вместе с чайником?
– Где ты их взяла? – осторожно спросил Евсей Наумович.
Лиза с досадой хлопнула ладонями по столу.
– Сейка, ты как киношный чудак-профессор, честное слово. Чем занимается твоя работница? – Лиза покачала головой. – Лучше возьми меня в прислуги.
– Надо подумать, – улыбнулся Евсей Наумович, наполняя рюмки. – А если меня привлекут за злоупотребление служебным положением?
– Не привлекут, Сейка. На работе я вольностей не позволю.
– Тогда в прислуги не возьму.
– Бабник ты, Сейка, и сластолюбец! – Лиза подняла рюмку. – Помянем моего дедушку Витю, раба божьего Виктора. Трудную жизнь он прожил. И со мной, и со своей долбаной дочкой, моей теткой. – Лиза сделала глоток, поставила рюмку на тарелку.
Евсей Наумович последовал за Лизой, а поставив рюмку, потянулся к семге.
– Кем он был, твой дед, чем занимался? – Евсей Наумович вывалил на тарелку пластинку семги – розовую, с темным жирком у шкурки.
– Дед работал экономистом на заводе. Его тюкнули по голове битой. Так убивают в деревнях корову, кувалдой.
В девяноста четвертом году на приватизированный кем-то завод ворвалась банда молодчиков с требованием очистить помещение, завод переходит другим людям. В тот день, в пятницу, в конце рабочего дня, из большого начальства уже никого не было, только старший экономист засиделся, дед Лизы. Молодчики потребовали всю документацию, бухгалтерские отчеты, ключи от сейфов и кассы. Дед, сославшись на отсутствие дирекции, отказался выполнить их требование, да он и не знал, где что лежит, его забота – экономический отдел.
– Так и убили деда Витю, – Лиза вернулась к плите, к посудине, исходящей вкусным запахом какого-то варева. – Эти бандюги раздобыли решение суда, с ним и ворвались на завод. До сих пор там распоряжаются, что-то выпускают. Или просто деньги отмывают.
– Ну а убийца?
– О чем ты говоришь, Сейка. Какой убийца? Концы в воду! Сунули тетке деньги, чтобы не рыпалась, не то отправят за дедом. Она и затихарилась. Из-за нее я и уехала из Перьми. С тех пор моя жизнь и покатилась. Особенно после замужества.
– Ты замужем была?
– Даже два раза. Правда, неофициально, так, любительски. Раз я ушла. Второй раз меня ушли. Хорошо, детей нет. Собственно говоря, из-за этого все рушилось. И один, и второй раз. Из-за отсутствия детей. Бог за что-то на меня рассердился после первого аборта.
– Зачем же ты сделала аборт? – невольно вырвалось у Евсея Наумовича.
Но Лиза не рассердилась, наоборот, голос ее прозвучал мягче, доверительней:
– Краснухой заболела во время беременности. Сказали, что может родиться урод. Я и сделала аборт. А теперь думаю – напрасно, может и пронесло бы. Так что за грех свой расплачиваюсь.
– А потом что? – Евсей Наумович пользовался моментом откровения – он хорошо запомнил, что Лиза оценила его сдержанность в любопытстве к ее судьбе.
– Потом? – Лиза погасила огонь под посудиной. – Потом, Сейка, и начались мои похождения. Поехала в Турцию за товаром, решила стать челноком. Раз съездила, второй. И залетела в той Турции в веселую компанию. Их, четверых, специально привезли из Питера, вербанули. Ну и я постепенно втянулась, стала подрабатывать. Польстилась на быстрые деньги. А что?! Молодая, красивая, блондинка. Истории разные случались: одна девчонка из Петрозаводска повесилась, другая, из Москвы, отравилась. Надоели мне турецкие бани, решила завязать с Турцией и уехала – паспорт-то был при мне, на руках, не то, что у тех, завербованных.
Лиза хлопотала у плиты, не прерывая нахлынувших воспоминаний, точно ее прорвало. Перенесла исходившую паром посудину от плиты к столу и принялась раскладывать по тарелкам какое-то нежно- розовое варево. Аппетитный приятный запах вытеснил привычный дух кухни.
Прервав, к досаде Евсея Наумовича, свои автобиографические откровения, Лиза принялась описывать содержимое в тарелках с золотистой каймой: мясо, филейная часть, красный перец, лук-порей, болгарские специи, оливковое масло, стакан белого вина.
Евсей Наумович кивал в такт, словно внимал каждому ингредиенту в отдельности, понимая важность его в общей композиции. На самом деле он хотел, чтобы она продолжила рассказывать о себе. Но Лиза расценила кивки Евсея Наумовича как заинтересованное внимание к ее кулинарным талантам и еще пуще расходилась.
Закончив с особенностями содержимого тарелок, она перешла к изложению познаний турецкой кухни.
