что, желаю удачи!
Евсей Наумович вернулся на кухню. Сарделька совершенно холодная. И вторая, та что оставалась в кастрюле остыла. Евсей Наумович взял спички и собрался было зажечь газ, как его отвлек телефонный звонок.
– Не будьте еще раз лохом, Дубровский, – услышал Евсей Наумович голос своего адвоката. – В случае, если следователь пойдет вам навстречу и изменит меру пресечения, требуйте официального оформления. Письменного. А не на словах. Вы уже имели дело с этим Мурженко.
Широкая физиономия Николая Федоровича Мурженко расплывалась в улыбке. Да так, что пышные щеки упрятали уши со сросшимися мочками.
«Опоздал на сутки и еще лыбится», – подумал Евсей Наумович и сделал шаг в сторону, пропуская визитера в прихожую.
– Виноват, Евсей Наумович, виноват, – Мурженко поставил на пол портфель и принялся стягивать с плеч легкую демисезонную дубленку. – Вчера никак не мог, виноват. Разрешите пройти?
Евсей Наумович криво улыбнулся, стараясь скрыть мрачное настроение. Он ждал следователя вчера. Вообще-то, он хотел встретиться с ним в прокуратуре. С тем и позвонил. Но когда Мурженко узнал, о чем пойдет речь, он на мгновенье умолк и проговорил: «Довольно забавно, – вновь умолк и спросил: – А в чем дело?» И вынудил Евсея Наумовича все рассказать по телефону. Сославшись на неотложные дела и беспорядочный рабочий график, Мурженко изъявил желание заехать к Евсею Наумовичу в течение дня.
Весь день Евсей Наумович прислушивался к каждому шороху на площадке. Не пользовался телефоном, боясь упустить звонок следователя. К вечеру, измаявшись, он занялся книжным шкафом. Несколько дней назад Лиза в разговоре помянула каких-то кашкалдаков, диких уток, мясо которых она пробовала в Турции. Евсей Наумович заинтересовался и решил посмотреть у Брема, что эта за птица такая – кашкалдак. Все тома «Жизни животных» разместились в нижней секции одного из шкафов и не видели белый свет, по крайней мере, со дня переезда Дубровских в эту квартиру. Евсей Наумович вытянул из шкафа том и обомлел. Ценнейшая книга 1890 года издания снизу представляла порошковую массу. Страх охватил Евсея Наумовича, бывшего архивиста, он сразу понял – завелся хлебный точильщик, гроза бумаги. На этого подлеца сотрудники архива поднимались всем миром, объявляли карантин в хранилищах, где застукали паразита. Большую беду могли принести только пожар или наводнение. В панике Евсей Наумович и Лиза выгребли все книги, что стояли поблизости от Брема. Но, кажется, обошлось – точильщику пришлась по вкусу определенная бумага, соседние книги были в целости. Но все равно – тревога объявлена. Лиза закручивала жгутики из ваты, смачивала их скипидаром и подавала Евсею Наумовичу, а тот шпаклевал щели в полках.
Вот Евсей Наумович и решил продолжить работу, начатую тогда с Лизой. Возня с книгами успокаивала нервы. Особенно когда невзначай снимешь с полки давно забытый фолиант, присядешь в кресло и начнешь перелистывать. Именины души! Так он провозился до поздней ночи. Спать отправился с каким-то умиротворением. И вдруг звонок в дверь – Мурженко собственной персоной. В восемь утра! Евсей Наумович едва успел ополоснуть свой американский зубной протез и поставить его на место.
– Решил заглянуть к вам до работы, – круглые очки следователя подобно локаторам сверлили сутулую спину хозяина квартиры. – Встал с постели и к вам.
– Стало быть, вы с утра говели? – через плечо вопросил Евсей Наумович, решая, куда направиться – на кухню или в кабинет.
– По утрам говеется легко, организм спит, – в тон ответил Мурженко. – А чай выкушаю, если предложите. Сегодня холодно, лед ладожский идет по Неве.
– А если что покрепче чая? – Евсей Наумович выбрал кабинет.
– Я, знаете, с утра не очень, только что символично, – Мурженко подсел к журнальному столику, поставил у ног портфель.
Так же, как в тот день, когда Мурженко приходил под предлогом обследования дома, во дворе которого нашли убиенного младенца.
– Мне кажется, вы и не покидали мой кабинет, – не удержался Евсей Наумович.
– И верно, – хохотнул Мурженко. – Только тогда запах был другой.
– Скипидаром пахнет. Хлебного точильщика вывожу. Он, подлец, книги жрет.
– Ты гляди! – встрепенулся Мурженко. – Ну и ну. Такое богатство! И много потратил книг? – за стеклами очков беспокойно заморгали глаза.
– Пока немного, – удивился Евсей Наумович неожиданному сочувствию. – Извините, Николай Федорович, не ждал столь раннего визита, Я быстро.
Евсей Наумович скрылся в ванной комнате. Он только и успел распорядиться своим зубным протезом, теперь бы хорошо умыться. Неизвестно еще, сколько просидит у него этот тип. И с чем он пожаловал? Стараясь как можно быстрей привести себя в порядок, Евсей Наумович вновь нагружал себя вопросами. С момента, когда Мурженко отказался встретиться у себя, на Почтамтской, и пожелал прийти к нему домой, Евсей Наумович терялся в догадках. Выходит, Мурженко хочет перевести разговор из официальной плоскости в какую-то иную, личную. И еще! Кто бы узнал в этом любезном толстячке, в его лилейной интонации голоса, того нахрапистого и грубого следока, каким Мурженко проявлял себя на допросах в прокуратуре. Где так запугал и подавил Евсея Наумовича, что тот не чаял выбраться из кабинета. В том состоянии Евсей Наумович мог, не глядя, подписать себе даже смертный приговор, а не только предписание о невыезде. Кем же он является на самом деле, этот Мурженко? Евсей Наумович вспомнил историю, происшедшую в отделении милиции с сапожником-азербайджанцем. Тогда Мурженко обернулся совестливым и порядочным человеком. Не испугался же он затурканного судьбой сапожника! А ведь не только вернул тому документы и сапожный товар, отобранный ментами, но и подкинул денег на автобус. Так, может быть, и на Почтамтской Мурженко разыгрывал спектакль. Там ведь наверняка следят друг за другом и кругом уши. Поэтому и решил встретиться на квартире, быть чистым перед совестью своей.
Эта мысль взбодрила Евсея Наумовича. Он вернулся в кабинет с просветленным лицом.
Николай Федорович Мурженко придвинул стул к окну и, скинув туфли, взгромоздился на подоконник. Прильнул грудью к стеклу и просунул в форточку круглую голову. Мясистый затылок забурел от напряжения.
– Что с вами? – изумленно вопросил Евсей Наумович. Мурженко поднапрягся, поудобней склонил голову и вызволил ее из форточки.
– Да, вот, – произнес он без смущения. – Интересно. Экие сволочи, все же.
Он ступил с подоконника на стул, пригнулся и спрыгнул на пол. Опустился на сиденье и, елозя, продел ноги в туфли.
– Во дворе у вас автомобиль вперся колесом в открытый люк. Я хотел поглядеть – вытянули его или нет. А из вашей форточки не видно, не хватает угла зрения.
– Ну, Николай Федорович, такой интерес к житейским проблемам? Не ожидал, – улыбнулся Евсей Наумович и достал из тумбы бутылку коньяка. – Сдался вам тот автомобиль. Вы ж могли свалиться с подоконника. Или застрять головой в форточке. Да и как вам удалось просунуться? Такая узкая форточка, а у вас голова будьте-нате. Столько уголовных дел вмещает.
– Интерес, он ко всему интерес, – благодушно ответил Мурженко. – Только куда подевалась та крышка от люка? Наверняка снесли ночью в пункт сбора металлолома, гады.
Сдали на полбанки. Пункт же чуть ли не круглые сутки работает, знают психологию вандалов. Ох, и народец на Руси святой. Чего только не волокут в эти пункты. Рубят кабели, курочат лифты, даже рельсы железнодорожные тягают. Под чистую разделывают страну.
– Что же эти пункты не закроют? – ехидно проговорил Евсей Наумович. – Стало быть, выгода деляг, хозяев этих пунктов, важнее для страны?
– Демократия, мать ее. Свободное предпринимательство. Россия! Заставь дурака молиться, он и лоб расшибет. Хрен бы в Китае такое позволили. Расстреляли бы прилюдно и дело с концом. Экономическое преступление в масштабах страны, – Мурженко придвинул к бутылке коньячную рюмку на черной ножке. – Вообще, Евсей Наумович, многое меня обескураживает, многое. Как и всех нормальных людей. Для чего ломали копья? Для чего залезал на танк тот президент-выпивоха? Чтобы опутать страну сотней пронырливых хитрованов-жуликов с их яхтами, дворцами, с их продажным бабьем.
– Ну, хотя бы ради того, что мы с вами, не оглядываясь, об этом открыто говорим, – Евсей Наумович
