наблюдал за коричневой коньячной струйкой, что падала в рюмку.
– Да, упустила шанс Россия, – Мурженко тронул кончиком языка коньяк. Одобрительно хмыкнул и сделал глоток. Переждал и проговорил: – Вот. А в кабинете у меня мы бы коньяк не пили.
– Пожалуй, точно, – со значением согласился Евсей Наумович. – Тем более чай с каким-нибудь бутербродом. Или, скажем, сардельку с горчицей.
– Не откажусь, – засмеялся Мурженко. – Хватит говеть. Прихватив бутылку с коньяком и рюмки, Евсей Наумович со своим визитером перебрались на кухню.
Как нередко случается со слабохарактерными людьми, Евсей Наумович испытывал сейчас расположение к человеку, доставившему ему столько неприятных минут. И доверие. Интерес Мурженко к происшествию с люком, в который угодил чей-то автомобиль, а главное, горечь в интонации по поводу судьбы страны подкупили Евсея Наумовича. Нет, не прост служака-следак, не прост. Конечно, он запряжен в хомут своей профессии, но не лишился человеческих качеств. Да и его круглое, доброе лицо, благодушная улыбка, маленькие женские руки. Не слишком ли строг к нему адвокат Зусь? Сам, небось, подошвы рвет на ходу, такие деньжищи запросил за пустяковое адвокатское расследование. Когда и ежу понятно, что не замешан Евсей Наумович в эту грязную историю.
– Как же вы так, Николай Федорович, не предупредив, дали мне подписку о невыезде? – меланхолично, как бы невзначай, произнес Евсей Наумович, выставляя на стол из брюха холодильника всякую снедь.
– Помилуйте, Евсей Наумович, дорогой, – как-то жалобно подхватил Мурженко. – Вы же грамотный мужик, с вышняком. Вы же видели, что подписываете. Признаться, я даже не успел пикнуть, как вы выскочили из кабинета, точно оглашенный. Неужто я вас так напугал?
– Напугали, Николай Федорович, – по-детски кивнул Евсей Наумович, – напугали и обезволили.
– Ну, ей богу. Вы как маленький, – обидчиво произнес Мурженко. – Идет следственная работа. Ладно, будем исправляться.
Нет, не прав адвокат, думалось Евсею Наумовичу, с Мурженко можно договориться, можно. А куда запропастилась семга? Отличная малосольная семга. Лиза покупала два пакета в вакуумной упаковке.
– Не пойму, куда подевалась семга? – произнес Евсей Наумович.
– Оставьте свою семгу. Обойдемся. Вон сколько всего на столе. Точно свадьба, – отозвался Мурженко. – И угораздило же вашу жену так заболеть.
– Вот, понимаете… А тут и у меня такие обстоятельства, с подпиской о невыезде.
– Ну, это исправимо. Я принес постановление об изменении меры пресечения.
– Ладно, ладно Николай Федорович, – суетливо прервал Евсей Наумович. – Вначале перекусим. Уже десятый час.
Несколько минут они молча ели. Благодаря Лизе, Евсей Наумович, как говорится, не ударил лицом в грязь. Мурженко ел и нахваливал. Особенно по вкусу ему пришелся пирог с брусникой.
– Видно, женщина пекла? – догадливо проговорил следователь.
– Не без этого, – самодовольно обронил Евсей Наумович. – А вы думали в тираж меня списать?
– Ни боже мой! – отмахнулся Мурженко, – Что ваши годы!
– Так какое новое постановление? – не удержался Евсей Наумович.
– А. Сейчас покажу. Сейчас. Где там мой портфель? Мурженко поднялся, стряхнул с колен крошки. Прошел в кабинет и вернулся, расстегивая на ходу портфель. Сел. Извлек лист с гербом на шапке и протянул Евсею Наумовичу.
– Ладно, Николай Федорович, прочтите сами. Очки где-то в комнате. Доверяю!
– Потом будете винить меня, мол не ознакомил.
– Ладно, чем заменили невыезд?
– Залогом, Евсей Наумович. Денежным залогом.
– И в какую сумму?
– Сорок тысяч долларов. То бишь – условных единиц.
– Сколько?!
– Сорок тысяч, – как-то плаксиво повторил Мурженко. – Слишком серьезная статья, Евсей Наумович. Подстрекательство к убийству.
– Но у меня нет таких денег, – быстро проговорил Евсей Наумович и подумал, словно в тумане: «Я воспринимаю обвинение без особого протеста, точно сознаю свою вину».
Мурженко пожал плечами, что же делать?! Квалификация серьезного преступления – какой может быть торг.
– Ну а если иной залог? – упавшим голосом спросил Евсей Наумович.
– По закону – только деньги. Можно и драгоценности, но это исключение.
– Но у меня и драгоценностей нет на такую сумму.
– Что же я-то могу поделать? – обиженно произнес Мурженко, – Весь день вчера бегал, улаживал вопрос. Это не только от меня зависит.
– По-о-нимаю, – Евсей Наумович с усилием разлеплял внезапно ссохшиеся губы.
– Но я могу вам помочь, – раздумчиво проговорил Мурженко. – Но только между нами. Это не относится к юридической стороне. Приватный совет, так сказать. Есть человек, который может выручить вас такой суммой. Но под залог. На определенный срок. И под проценты, весьма небольшие проценты, поверьте. Человек надежный. Все оформит через нотариальную контору. Вы берете у него деньги, вносите в банк как залог во изменение меры пресечения. А потом улаживаете ваши отношения с тем человеком.
– Что же мне предложить ему в залог?
– Ну, хотя бы вашу квартиру. Или библиотеку.
– Библиотеку?! Да ей цены нет! Какие там сорок тысяч долларов! Там уникальные книги. Раритеты, – истерично выкрикнул Евсей Наумович, с ненавистью глядя на Мурженко. – Даже если их украсть, то скрыть невозможно. Все равно, что украсть бомбу с запущенным взрывателем.
– Как знаете, Евсей Наумович, как знаете, – сухо прервал Мурженко. – Если решитесь – сообщите. Надо все оформить в соответствии с законом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Церковь Святой Марии по-прежнему высилась свечой на пересечении Кеннеди- бульвара и Нью-Арк авеню. И по-прежнему, как два года назад, круглые часы главной башни замерли на без четверти пять. Могли бы за эти годы и починить ходики, подумал Евсей Наумович. Он стоял у бетонной ограды балкона Натальи на одиннадцатом этаже и обозревал уже знакомую панораму.
В полуденном небе одновременно висело с десяток самолетов. То ли от аэропорта Ла-Гвардиа, что угадывался в дымке слева, то ли от аэропорта Нью-Арк, раскинутого где-то за ажурной эстакадой, внахлест секущей сумятицу строений города Джерси-Сити, штат Нью-Джерси. От потока автомобилей эстакада казалась живым существом, а когда стемнеет и ее конструкции сольются с ночной мглой, фары автомобилей создадут иллюзию космических огней. А далекий мост Виразано, освещенный по ночам от вод Гудзона до самых верхних перекрытий голубыми огнями, предстанет как сказочная диадема, с гипнотической властностью приковывающая взгляд. Да и сейчас, днем, мост поражал мощью конструкций. Как и тот, что за ним – Бруклинский, над рекой Истривер. А если взглянуть ниже, в пропасть Нью-Арк авеню, прорубленную вдоль черных крыш двух – и трехэтажных домишек, то узреешь совсем иную картину. От забегаловки-кафе для ночных таксистов и алкашей под названием Уайт-хауз и до улицы Ван-Ваген. Даже здесь, на высоте одиннадцатого этажа, в нос шибал запах пряностей, лежалых овощей и жареного лука. И еще колготня обитателей-индусов. В этом районе жили, в основном, индусы вперемешку с неграми, как в соседнем районе жили арабы, и тоже вперемешку с неграми. Дальше, от улицы Берген – корейцы и китайцы, тоже вперемешку с неграми. А вверх, от Кеннеди-бульвара, чуть ли не до самого Байона, жили сплошь негры и пуэрториканцы, и появляться там белому человеку было опасно. Все одно, что забрести в Гарлем или на Джамайку за сто двадцатыми улицами Манхеттена. Туда и полиция старалась не заглядывать.
Так стоило ли бросать Петербург, чтобы круглые сутки слышать грохот автомобилей, да вопли и ругань клиентов Уайт-хауза? Как в таком бедламе оказалась церковь Святой Марии, непонятно. Вероятно, еще со времен, когда в этом районе штата Нью-Джерси жили итальянцы. Со временем их вытеснили черные и желтые эмигранты. И с тех пор, вероятно, стрелки часов на церковной башне и остановились на без четверти пять. Конечно, в Джерси-Сити жило и множество белых людей, а в штате Нью-Джерси так вообще были эрии, где обитали только белые. Но тем не менее Азия и Африка наступала, особенно Пуэрто-Рико и
