Фиртич усмехнулся:
- Любопытно. Твой Валера утверждает, что улик против тебя лично нет. К тому же ты без материальной ответственности...
- При статье, к которой подведет Лисовский, улики появятся. Той дуре бухгалтеру нечего будет терять...
- Значит, так, Аркадий, — перебил Фиртич. — Я попытаюсь поговорить с Михаилом Януарьевичем... Но у меня условие. Ты ни при каких обстоятельствах не станешь меня шантажировать. И мне нужны гарантии. Дела, связанные с Анной, должны быть забыты!
- Расписку, что ли, тебе дать? — буркнул Кузнецов. — Гарантия может быть одна, Костя. На пенсию я ухожу через месяц-другой. Купил домик в Крыму, уеду отсюда. — Кузнецов заметил, как уголки губ Фиртича тронула слабая улыбка. — Чего ты?
- Так. Свои мысли... Ладно, Аркадий, я сам позабочусь о гарантиях. Зови своего адвоката.
Фиртич понял ситуацию. Кузнецов может жить спокойно при условии, что кто-то прикрывает его грехи. Если никто не сядет в тюрьму, спокойной жизни ему не будет. Дамоклов меч...
Кузнецов приспустил стекло и кликнул Валеру. Сырой воздух вполз в теплый салон зримой сиреневой полосой, увлажняя ноздри, наполняя свежестью легкие. Валера протиснулся в салон, положил пакеты и откинулся в блаженстве на спинку. Замерз, бедняга...
- Вот что, Валера, — произнес Фиртич. — Вы будете всю дорогу молчать. Как камень. И ты, Аркадий. У меня нет никаких с вами дел. Нет и не было. Нам нечего обсуждать! Вы поняли, адвокат? Это официальное заявление.
Он протянул руку и вогнал в паз магнитофонную кассету. Медленная музыка заглушила нетерпеливое урчание двигателя. В зеркале он видел взгляд Валеры, в недоумении обращенный к Кузнецову...
В потоке идущих мимо автомобилей образовался просвет, и Фиртич нажал на газ.
4
У Стеллы Георгиевны Рудиной было отвратительное настроение. И не без причин. Во-первых, вчерашнее письмо от мужа. Конечно, он прав. Нельзя так долго жить порознь. А что делать? Сейчас ей никак не взять отпуск — связалась с этой Второй обувной на свою голову. Да и не тянуло ее в Заполярье. Все ее там раздражало. Даже песни. Взрослые люди бренчат на гитаре и вяжут какие-то глупые слова. Пустое кривлянье... Семен, муж, видел ее состояние. И объяснял это просто хандрой, непривычной обстановкой. А может, и догадывался об истинной причине, но, боясь признаться самому себе, валил все на обстоятельства. Была и вторая причина дурного настроения: Рудина и не помнила, когда еще в отделе наблюдалась такая низкая реализация товаров, как вчера. Последняя сверка чеков ее ошеломила. Выручки почти никакой не было. А те крохи, что все-таки были, — от продажи осевшей на складах московской и ереванской обуви. А склады ломились от продукции Второй обувной фабрики. И Рудина подозревала, что фабрика, пользуясь ситуацией, завезла в каретники значительно больше обуви, чем оговорено счетом. В надежде выставить Универмагу в дальнейшем дополнительный счет... Надо что-то делать. Надо позвонить этому старикашке Платону Ивановичу. Случись неприятность, бриллиантовые кольцо и серьги, которыми одарил ее за услугу старик, будут не ценнее обыкновенного стекла... Да, напрасно она связалась с этой дрянной фабрикой, но пути назад уже нет.
Рудина сидела на заседании месткома, укутав плечи в платок с пунцовыми крупными цветами. Кроме того, что Рудина являлась членом местного комитета, ее присутствие на сегодняшнем заседании было обязательным — разбиралась докладная старшего администратора на продавщицу обувного отдела Татьяну Козлову. Если местком сочтет претензии администрации обоснованными, то секцию могут лишить премии, а то и весь отдел. Вчера к Рудиной подошел водопроводчик Леон и попросил заступиться за Козлову. Он рассказал о каком-то бабьем методе — пить настои на водке по графику, чтобы избавиться от ребенка. Наглый молодой человек. И вид у него такой, словно знает он что-то важное, но согласен молчать. А может быть, и вправду знает?..
Рудина взглянула на сидящую в углу Татьяну. Длинные руки девушки падали на колени, прямые волосы светлым потоком прятали худое лицо и плечи от посторонних взглядов.
«Ну и мода!» — с неприязнью подумала Рудина. Она недолюбливала эту колючую девчонку. Да и Татьяна к ней не очень расположена, это Рудина чувствовала. И не прочь была расстаться с Татьяной. Надо ее направить на переаттестацию, а там видно будет...
- Почему не начинаем? — спросила Рудина.
- Риту ждем. Комсомольского вождя, — ответила профорг Лаура Степановна. — Ее кадр... А вот и она!
В кабинет вошла Рита. Маленького роста, в крупных круглых очках. Многие старые «олимпийцы» знали ее еще девочкой — бабушка Риты долгие годы ведала плановым отделом. Рита училась заочно в торговом институте. И вот уже второй год ее выбирали секретарем комсомольской организации.
- Наконец-то, — вздохнул старший администратор Сазонов. — Мы, кажется, не в отпуске, а на работе.
«Вечно он чем-то недоволен, чертова Каланча», — подумала Рудина и вспомнила сестру Сазонова Шурочку. Правда, бухгалтер в последнее время не очень досаждала своим надзором, но это-то и вызывало тревогу. Вот семейка!.. Что он привязался к этой Татьяне Козловой?!
- Да, да. Ближе к делу, товарищи, — поддержала Лаура Степановна. — У нас еще и второй вопрос — воскресник по уборке Универмага.
Сазонов поморщился и пригладил редкие мягкие волосы. Самые большие заботы по воскреснику обычно падали на плечи администрации.
- А что обсуждать? — вставила Рита. — Иностранцев ждем в понедельник. Комсомольцы явятся все, не подведут.
Чистые стекла очков отразили падающий из окон сизый свет уходящего дня. Многие заулыбались. Подумали о том, что не так уж и плохо прибрать основательней свой уголок. Спокойно, без суеты. Универмаг для всех, кто сидел в кабинете, был родным домом. Большим, старым, любимым домом. И если в последние годы он и держал величавый вид, то единственно благодаря стараниям этих людей.
Так «второй вопрос» решился сам собой, без особого обсуждения. К тому же воскресник устраивался взамен рабочего дня, и выбирать не приходилось...
- Вот и ладно! — воскликнула Лаура Степановна. — Вернемся к докладной администрации.
И все посмотрели на Татьяну. Оказавшись в центре внимания, Татьяна заерзала, согнув и без того сутулую спину.
- Как же так, Танюша, — плаксиво произнесла Сударушкина. — Пить на работе, а? И где? в «Олимпе»... Ая-яй! — Сударушкина смотрела на Татьяну с такой жалостью, словно та была безнадежно больна и жить ей полчаса, не более.
- Да ладно вам, — вяло пробормотала Татьяна. Не хотелось ей оправдываться, доказывать, что не пила она, а лекарство принимала. Она вообще не хотела являться на местком. Пусть увольняют, пусть что хотят делают... Но вот это спокойное и будто сглаженное обсуждение воскресника задело ее. Она почувствовала внутреннюю связь всех этих людей со стареньким «Олимпом», их принадлежность, к одной семье и свою отчужденность в их глазах. И обида сдавила ее грудь, стучала в висках, тяжелела в глазах колкими сухими слезами...
- Панькаемся. А они на голову садятся, — проговорил Аксаков, заведующий швейно-меховым отделом, — Разрешите мне высказать мнение по этому поводу.
Азарий Михайлович Аксаков был одним из старейшин «Олимпа». Сухопарый, подтянутый, с тронутыми давней сединой пышными усами, любитель классической музыки. Ни один стоящий концерт в филармонии не проходил без его непременного присутствия. И место у него было свое, на хорах, в первом ряду...
Склонив голову набок, Аксаков бросил птичий взгляд на Татьяну.
