Не знаю... Он должен был вначале добиваться каких-то решений, не знаю... А потом уже... Словом, он обманул государство. И продавцы его... привыкли вести себя хозяйчиками, будто магазин их собственность... Я не хотел бы работать у такого директора.
Фиртич чувствовал, как лицо его наливается жаром, он даже растерялся. И перед кем? Перед мальчишкой- продавцом! Самое непонятное, что именно таких вот необстрелянных жизнью мальчиков, как правило, привлекает решительный поступок или самостоятельное решение. А вышло наоборот! Фиртич тяжело протянул взгляд прямоугольных глаз по растерянным лицам молодых людей. Куда девалась их восторженность и участие? Их обескуражила прямота парня, испугала. И каждая следующая секунда играла на Сергея, а не на Фиртича. Он почти физически чувствовал перемену...
Неужели все его старания, все ухищрения в итоге обернутся только удовлетворением собственного тщеславия? И будут осуждены этими ясноглазыми юнцами?! А если его ухищрения будут ими приняты как единственно должное — какими эти юнцы станут через годы? И не будет ли его вины в таком их становлении?.. А может, тут иное... Может, эти молодые люди живут уже по иным меркам — когда жажда соблюдения закона и человеческого достоинства будет выше любого сиюминутного успеха? Ушли в те времена, где люди, подобные ему, Константину Фиртичу, станут анахронизмом, несмотря на все их благие намерения? Настанет же такое время, черт возьми! И он, Фиртич, всеми помыслами своими и своими делами хотел бы приблизить это время. А пока, пока, засучив рукава, надо делать дело, проводить тяжелый корабль в узком фарватере...
Фиртич уже овладел собой. Он кивнул, разрешая ребятам покинуть кабинет. Вышел и Сергей, смешавшись с толпой товарищей.
6
Самолет Аэрофлота рейсом из Амстердама приземлился точно по расписанию.
Фиртич и представитель Инторга Дубасов — унылый мужчина в крупных дымчатых очках на рыхлом лице — стояли в зале ожидания. В который раз прикладывал Дубасов платок к простуженному носу. И все напрасно. Чихнуть не удавалось. Не забирало до точки. Отвратительное состояние.
«Тоже мне представитель, — злился Фиртич. — Если он еще раз начнет оправдываться и объяснять, каким образом простудился, дам по башке портфелем... И еще эти таможенные формальности. Сколько можно? Час ждем».
Дубасов сунул платок в карман и принялся извиняться. Фиртич скривил лицо.
- Это ваша затея пригласить представителей двух конкурирующих фирм одновременно?
- Что вы! Это так непрофессионально! Я с самого начала был против... Но, кажется, вам удалось отфутболить «арчисонов»?
- Да. Перенесли встречу с ними на неделю.
- Ну, через неделю-то я выздоровею, — вздохнул представитель Инторга. — Не вздумайте сегодня называть сумму денег, которыми вы располагаете. Овес надо держать перед лошадью на расстоянии. Понимаете? — Дубасов поднял вверх палец в знак особой важности сказанного.
Фиртич хотел ответить, но сдержался. Все ему внушают одно и то же, словно мошенника инструктируют. С ума, что ли, они посходили? Вообще-то этот Дубасов, несмотря на свой занудливый характер, был толковый специалист, Фиртич это уяснил еще на первых совещаниях...
- Особенно эти парни из «Стрика». Их за ухом не почешешь...
- Как расшифровывается «Стрик»? — перебил Фиртич.
- «Скэндинэйвен трейд энд индастри корпорейшен». «Скандинавская торгово-промышленная корпорация»... Я с ними имел дело, когда возводили центр в студенческом городке. Начали с двух миллионов, закончили полутора. Правда, материал там шел дорогой, много цветного металла... Но «стрики» более покладисты, чем «Арчисон и компания». Вот кто настоящие капиталисты. Сигары курят с кулак толщиной. И не до конца.Сигары мы тоже можем курить такие, что и в кулаке не уместятся, — кивнул Фиртич.
- Что вы говорите! Их годовой оборот — двести миллионов! — воскликнул Дубасов.
Фиртич не знал, большая это сумма для фирмы такого ранга или нет. Но, видимо, большая: Дубасов дока, без причины печалиться не станет... Одно Фиртич представлял четко: ему не нужны ошеломляющие вывески и блеск. Пусть фирма будет не со столь громкой известностью. Главное, что она предложит «Олимпу». Как правило, скромная фирма трудней получает заказ, поэтому будет идти на компромиссы, будет работать добросовестней, отлично понимая, какую рекламу ей сделает «Олимп»...
Полуденный аэропорт шумел.
Часть пассажиров из Амстердама, громко горланя, уже протопала к автобусу. Не то что наши туристы за рубежом, тихие, скромные, точно прилетели на похороны мирового капитализма... Временами в гул толпы с металлической бесцеремонностью врезался голос диктора- информатора:
Копенгаген... Прага... Мехико... Лондон... Название знаменитых городов волновали. Создавали иллюзию причастности к большому и разнообразному миру...
Фиртич несколько раз был за рубежом. И туристом и в командировке. Встречи с людьми, язык которых он не понимал, его всегда угнетали. Через несколько дней он, как правило, уже думал не о том, что его ждет в следующем пункте маршрута, а о том, как вернется домой и расскажет Елене, где был. Кроме того, он привык постоянно находиться в центре внимания, привлекать к себе интерес, а там превращался в глухонемого человека, которого никто не знал. Он задыхался от бессилия и безвестности. Лишь попадая в магазины, он оживал. Он там не был покупателем, он там вновь становился человеком своего дела. Какими товарами можно удивить его, директора универмага «Олимп»? Даже если Фиртич впервые видел те или иные вещи, он видел их не как обыватель, а как профессионал. Иной раз у него невольно вырывалась фраза: «Нашим бы товарам да их краски. Вот тогда бы мы сравнили». Его спутники соглашались, но без энтузиазма: черт его знает, чем он занимается, этот малознакомый мужчина с кинжальным пробором в каштановой шевелюре. И по сдержанному пыхтению соотечественников у прилавков многоэтажного токийского универмага «Мицукоси» Фиртич понимал, что его слова не находят отклика в их душах. И умолкал. Поводить бы этих туристов по оптовым ярмаркам, по конъюнктурным совещаниям, по Дому моделей, по музеям освоенной продукции многих наших фабрик, дать бы им там поглядеть на российские товары. А потом уж посылать в зарубежную поездку. Так нет, едут они за границу после стандарта, потока, вала, ширпотреба, брака... Фиртич помнил, как однажды к нему чуть не плача ворвался Аксаков, заведующий швейно-меховым отделом. Пришла партия пальто — и все без пуговиц! А пуговицы (есть все же совесть) в карманах были, весь комплект. Отличные пальто, с мутоновыми воротниками. Не отсылать же обратно. Да и с фабрикой не хотелось портить отношений. Несколько дней старушки гладильщицы пуговицы приметывали, песни комсомольские распевали...
Дубасов вытянул платок из кармана, с надеждой ловя момент: удастся чихнуть или нет? «Опять не дотянет, будь он неладен!» — подумал Фиртич. И не ошибся. Отдышавшись, Дубасов проговорил:
- Послушайте, Константин Петрович, неужели у нас нет нормальных заводов торгового оборудования? На кой вы связались с фирмачами?
- Есть, Дубасов, есть у нас заводы. Но слишком уж нормальные. Нормы у них железные, непробиваемые. Там, где по их нормам покажешь покупателю пять сорочек, скандинавы выставят двадцать пять. На тех же установочных площадях. Да так, что в зале, кажется, и нет никого.
Фиртич мог привести более убедительные доводы, почему затрачивал столько энергии, чтобы вдохнуть жизнь в крепостные стены старого «Олимпа». И о том, что давно пытался пробить Гипроторг. И пробивал. Тратил деньги на разработку. А в итоге после тягомотной канители ему предлагали оборудование, на котором «Олимп» и без того торгует последние тридцать лет. Ну, может, чуть помодерновей. И расстановка этого оборудования ничего бы нового не внесла: так же колобродила бы вечная весна покупателей, создавая потоки, которые не снились ни одному зарубежному торговому предприятию. А сколько денег они уносили с собой только из-за того, что не удавалось разглядеть, что же выставлено на продажу.
- А что нам мешает выпускать такое же оборудование? — Дубасов приподнял дымчатые очки и
